Чу Ваньнн\Мо Жань
Балетная АУ
- …тупой баллон!
- В па-де-ша?
- Простой сиссон. Там даже ноги не раскрыть, ты же знаешь мое гран-жете!..
Мо Жань хмыкнул. Он сидел у стены на паркете и пожирал глазами дверь, откуда выходили танцовщики. И слушал их нытье. Этого хлыща с якобы хорошим гран-жете он отлично знал. Ничего выдающегося.
- Не дал?
- Нет, - промял бедро танцовщик.
- Но в списке стоит па-де-ша.
- Ты тупой?.. Ему плевать на список, он половину вообще сразу завернул.
- А чего тогда так долго?..
- Потому что хотел свой баллон. Мы двое скакали, все смотрели. Но у меня, как выяснилось, баллона нет! - танцовщик резко развел руками, развернулся и встретился с Мо Жанем глазами.
- Поздравляю! – оскалился Мо Жань. – Теперь великий Мэн-Мэн, как все.
- Завались! – сжал кулаки означенный Мэн-Мэн.
Мэн-Мэн аж зарычал – да и кто бы на его месте удержался. Он даже рванулся было вперед, но его вовремя схватили его за руку: «Оставь!» И верно, в заведении высокой культуры публичный скандал ни к чему.
…Сам по себе Сюэ Мэн никогда бы не опустился до коридорной свары. Он был сыном худрука, никто не смел сомневаться в его таланте и образцовом будущем. По заведенному порядку вещей с ним вообще не связывались, закрывали глаза на недочеты. А вот Мо Жань, как раз, все недочеты видел и раздувал, вдобавок колол глаза своим ростом и нагло посмеивался в лицо. Глупое и вредное соперничество.
У Сюэ Мэна было много бесспорных достоинств. Он рано начал, у него были музыкальные родители, хорошие пропорции, большое трудолюбие и личные репетиторы. Все понимали, что он станет премьером и перетанцует всех принцев классического балета. На его планшете была сотня записей с Барышниковым, и Сюэ Мэн смотрел их на завтрак, обед и ужин.
И тут откуда ни возьмись появился Мо Жань. Выше на голову, под метр девяносто, с красивым лицом и рельефными ногами. И с пресловутым животным магнетизмом. Как у Рудольфа Нуриева, которого Мо Жань напоминал хаосом танцевальных приемов и знаменитым степным напором. Ну, и еще кое-какими особенностями. Где он вообще учился?..
Тут дверь приоткрылась, выпустив двух понурых балерин, и новая группа вошла внутрь. Осталось десять нервных человек, ждущих очереди, и забракованные танцоры, часть из которых демонстративно ушла.
Мо Жань продолжал сидеть на полу, массируя стопы и разминая шею.
Ждать пришлось недолго. Первой из дверей выскочила бледная как полотно Чань Жулань, вторая прима. И почти сразу залилась слезами. На ее руке горел длинный алый рубец.
За дверями раздавался монотонный стук – раз, два, три, четыре. Тренькало холодное репетиционное пианино. Какая-то механическая шкатулка, а не комната.
…Потому что комната была старым гробом. Древний репетиционный класс малой вместимости, а не большой новый зал, куда все поначалу и пришли. Ждали там, в другом крыле, возбужденные и заинтригованные. Злословили насчет приглашенной звезды, которая зазвездилась и опоздала. Но оказалось, что новый постановщик, выписанный по контракту на сезон, не удосужился никого предупредить, не оставил записки на доске объявлений, а просто явился сюда. И позвонил худруку – где все?! Где дисциплина?!
…Кто мог знать, что ему приспичит оценивать не всю труппу разом, а по частям?..
Труппа опоздала и пожинала плоды.
- Что, что?! – окружили Жулань сочувственные и любопытные. Мелькнула в воздухе влажная салфетка.
- У меня нет баллона! - рыдала Жулань. – И он сказал, с такой выворотностью я должна работать в цирке!.. а не в балете!.. Мог бы потом сказать, зачем при всех?.. Словно мы бревна, а не люди…
- Что не так с выворотностью?!
- Совсем с ума сошел… - стелился свистящий шепот. – Чего прикопался… он тебя ударил, да?
- Ну успокойся, не плачь так… успокойся…
- Ужас, мы должны пожаловаться… надо немедленно составить протест…
- Я все сделала правильно!.. – выбросила салфетку Жулань, вытерев лицо и разом сменив тон. – Мои руки под правильным углом. Он просто мизогинный инцел, и все. Мама этого так не оставит.
…Мама Жулань входила в правление театра. Занималась там пиаром и связями с Минкультом.
У Мо Жаня не было матери. Но был баллон. Баллон – особый дар зависания в прыжке. Каким бы высоким или скромным он ни был. Прыжки у Мо Жаня тоже были хороши – энергичные и мощные. Он почти не боялся за себя и почти ничего не хотел.
Обманывал судьбу, вытирая штукатурку. Пусть остальные суетятся и толкаются, Мо Жань войдет последним и получит свое.
А если и не получит – что с того. Приглашенная звезда выписана ставить авторский балет, никто не знает, какой. Что-то модное и гениальное, для галочки. Особый год, культурный обмен, распил бюджета. А от Мо Жаня и старый репертуар никуда не денется. У него есть Франц в «Коппелии», соло во втором составе «Пионовой беседки» и полная загрузка в кордебалете. Говорят, где-то в отсталых диктатурах солисты составляют особую касту и не выходят в кордебалете. Но в Народной Республике победившей демократии все равны перед искусством.
Мо Жань мечтал жить при диктатуре, носить бархат и ездить на работу в лимузине. Были, говорят, люди, что все это заработали себе длинными ногами, трудом и растяжкой. Но где те мечты.
Словом, суть была в том, что надо вкалывать, как есть, без очередного модерна.
Однако информация из-за дверей – рукоприкладство, баллоны и выворотность – говорила, что речь не о модерне, а о махровой классике. Как-то все это не сочеталось.
Наконец, наступила тишина. Потом класс покинула бывшая там группа, и Мо Жаню настала пора идти внутрь.
* * *
Класс был не только старым, но и темным. Он, похоже, сохранил свой первоначальный облик с 1953 года, то есть с момента постройки театра. Под потолком ряд приплюснутых окон. Древний дубовый пол в пятнах древнего пота, в углу трофейный рояль. Одна стена в мутных зеркалах, другие в бежевой краске. Может быть, когда-то она была белой.
Группа зашла и построилась, как обычно, двумя рядами, по пять человек в каждом. Мо Жань зашел последним и стоял во втором ряду.
- В круг! – четко сказала новая звезда, и этот высокой голос отразился у каждого в печенках. В руке у звезды был стек или указка, словом – длинная черная палка, которой в древних диктатурах били неразумных слуг по спине.
Еще одним черным пятном были волосы звезды. Все остальное на ней было бежевое – и костюмные брюки, и приталенный пиджак, и жемчужная рубашка с воротом-стойкой. Беглого взгляда хватило, чтобы понять – это танцор, а не просто выпускник престижных курсов, продвигаемый бомондом. Хотя кто-то, конечно, его продвигал – так просто в National Ballet of China не попадают. На вид звезде было лет двадцать пять. «Лег под правильных людей», - сделал вывод Мо Жань.
Танцоры построились неровным кругом и пару минут доводили его до совершенства, отступая, сдвигаясь и шикая. Бежевая фигура стоически терпела это, запрокинув голову и прикрыв глаза. У нее была очень выразительная длинная шея.
И тут распахнулась дверь.
Ну пороге стояла прима Сун Цютун во всем блеске своего великолепия.
- Извините, - присела Сун Цютун, опустив черничные ресницы. Ее особая синеватая тушь придавала светлым глазам потусторонней глубины.
- Сука, - выругался про себя Мо Жань. Сун Цютун опоздала намеренно. Она была с утра, надменно пропустила молодняк (чем не отличилась от Мо Жаня), потом пропала из поля зрения, и теперь решила произвести фурор. Чтобы точно не затеряться на общем фоне.
Сун Цютун была очень красива и обладала выдающимися формами. Теперь эти формы из низкого выреза приветно вздрагивали в ложном волнении, даже кожа у ключиц увлажнилась.
- Вон! - так же четко сказал бежевый постановщик. Его надменные глаза, приподнятые у висков, уставились в одну точку над головой опоздавшей.
- Но я задержалась совсем чуть-чуть, - прошла в круг Сун Цютун и встала в позицию. Правда для этого ей пришлось больно отпихнуть локтями соседей справа и слева. – Ведь вы еще не начали, Чу-лаоши.
- Дело не в этом, - ударил по ладони стеком постановщик, пропустив мимо ушей фамильярность и намек на близкое знакомство. – Вы не подходите. Не тратьте мое время.
- Но почему?! – искренне изумилась Сун Цютун, сменив опорную ногу.
- Далее свободны могут быть следующие танцоры, - медленно поворачивался вокруг своей оси постановщик. На его прямой спине четко выступала ось лопаток. Постановщик был худоват. Но натяжение ткани на выступах костей добавляло спине рельефа. – Вы, - он указал стеком на одного, - вы, вы и вы. Прошу покинуть класс.
Мо Жань понял, что полностью согласен с выбором. Указанные были хлипковаты, у одного завалены колена. Ничего, что бросалось бы в глаза, но опытный взгляд не проведешь.
- Я знаю, - не унималась Сун Цютун, - что у постановщика Чу очень строгие нормы. Он даже обидел нескольких девушек, они как раз пишут в правлении жалобу.
- Можете их поддержать, - склонил голову постановщик Чу. Мо Жань видел его нос в полупрофиль – с высокой переносицей и едва заметным скруглением спинки, аристократичный, не из этой жизни.
- Но разве не разумнее не мстить за опоздание? – Сун Цутун подняла насмешливые глаза, полные укоризны. - Я прима театра, мое участие в вашей постановке оговорено.
Постановщик свел брови, словно не верил своим ушам.
- Ваша грудь слишком велика для классического балета, - наконец сказал он. – Такую грудь надо бинтовать. Я не собираюсь смотреть, как она прыгает вместе с вами. Когда перебинтуетесь – можете приходить. А теперь уходите.
Мо Жань не сдержался и хмыкнул. Хмыкнули еще несколько человек, но Мо Жань громче всех.
- Вы, - указал на него черный стек. – Проводите госпожу приму за дверь.
- Почему я?! – взвился Мо Жань. – Я хочу остаться!
- Я вас уже посмотрел, - отвернулся постановщик. – Вы свободны.
- Но у меня есть баллон! – неожиданно для себя заявил Мо Жань. – Отличный просто баллон на большой высоте!..
- Вы заваливаетесь на левый бок, когда на вас не смотрят. Бережете правую лодыжку. Старая травма.
- Сука, - громко в сердцах сказал Мо Жань. Это была чистая правда – о лодыжке. – Просто… сука!
- Ведите собачьи разговоры за дверью, - невозмутимо ответил постановщик и дал знак пианистке. – Остальных попрошу плие, батман тандю, тур шене, сиссон. Раз, два, три, четыре…
* * *
По дороге к кабинету администрации Мо Жань залип в стенд с обновлением репетиций, указами и прочими новостями. Внимательно прочитал имя бежевого постановщика – Чу Ваньнин. Перевелся из мариинской тьмутаракани ордена Октябрьской революции города Санкт-Петербурга. Тут Мо Жань дважды потряс головой, словно попал в пространственно-временной разлом, откуда на него выплыла вся труппа Дягилева, и снова вчитался в информационный бюллетень. Перевелся, стало быть, из русского театра оперы и балета означенный Чу Ваньнин в рамках русско-китайского обмена. Должно быть, где-то там и учился. Будет ставить новый современный балет (все точно!) и примет участие в редакции обновленной версии Сильфиды (ну надо же!), а также проведет мастер-классы на общественных началах (не точно!). А пекинская труппа National Ballet of China послала в тьмутаракань двух солистов и дирижера. Солистов этих Мо Жань не видел в глаза, так как они постоянно были то на гастролях, то на конкурсах, белая кость. А дирижера знал. Вот, значит, какая цена тут платится за русскую школу. Один к трем.
Дела.
Русская школа в балетном мире – это пик Кульлунь. Заоблачно, морозно, сказочно, недостижимо. Вековые европейские традиции в обертке бесправного славянского рабства. Десять тысяч лет ты будешь стоять у станка, нагая душа хань, изнуряя свое тело, а не приблизишься. Почва не даст.
Но один небожитель все же сподобился.
…Из кабинета администрации вышли возмущенные балерины, попались в метре от двери.
- Ну что? – заступил путь Мо Жань. – Подали жалобу? Сколько подписей?
- Подали, - кисло ответила Жулань. – Но ее не рассмотрели.
- А что так?
- Худрук на этого новенького не надышится. Расхваливал, планов громадье. Сказал, мы не должны обижаться на гения, другой культурный код…
- Ему для балета всего три человека надо, - перебила другая балерина. - Одна девушка, два танцовщика. Тройничок. Но с примой тут все до нас решено.
- Не решено! – уверила Жулань. – Зачем было всех смотреть тогда?.. Тупо вызвали бы ведущих танцоров по списку. Было бы гениально!..
- Стопе! – поднял руку Мо Жань. – Откуда информация?
…Но он и сам понимал, откуда. Родаки проговорились, поэтому Сюэ Мэн так разорялся. Реально, все схвачено. Сейчас еще надавят, и смотры будут ни к чему.
- Мать разбиралась с авторскими правами на музыку, – подтвердила Жулань. – Наши хотели местных композиторов, это дополнительные дотации, но там нужно какое-то барокко. В общем, Минкульт запросил синопсис, чтобы не оказалось всякой дичи…
- Я хочу дичи, - поправила пучок тихая балерина, что до сих пор молчала. – И чтобы этот новенький сам в ней станцевал. Что-нибудь из Вивальди, полет первого снега под юной луной. В белых чулках.
Жулань подкрутила пальцем у виска, а у Мо Жаня внезапно вспотели руки. И, кажется, в углу рта показалась слюна.
- Видела синопсис? – утер он рот, словно там налипла табачная крошка.
- Да. Там аллегория для трех человек, что-то про душу и разум, в стиле Шопенианы.
- Мудрено, - кивнул Мо Жань.
- Вовсе нет, как раз того формата, который нравится наверху, - показала глазами на дверь Жулань. – Популярно и без претензий. Мы тут все надеялись, будет модерн.
- Потому что для модерна подходит любое тело, - неожиданно изрек Мо Жань. И не успел спохватиться.
- То есть, я корявая? – сверкнула глазами Жулань. – Иди-ка ты на хрен!
- Я ничего такого…
- Мы уходим! – схватила подругу за руку Жулань, балерина с пучком засеменила следом.
* * *
- Я хочу взять больничный! – изрек Мо Жань, приняв героическую позу перед Сюэ Дженъюном. – У меня травма.
- И какая у тебя травма? – захлопнул папку худрук Сюэ Дженъюн. Он сидел в кожаном кресле, которое знало еще Мао Цзедуна, добротном и очень дорогом. Красный лак, высокая спинка, каретная стяжка. – Тоже избили на смотринах?
- У меня старая травма, - отставил проблемную ногу Мо Жань и пошевелил пальцами. – Ваш протеже ее заметил и до смотрин не допустил.
- И что, это правда? Про травму?.. – присмотрелся Сюэ Дженъюн.
- Конечно, зачем мне лгать. Я хочу в новый балет.
- В общем, так, - нагнулся над столом худрук. – Когда я брал тебя, ты сказал, что абсолютно здоров, и принес медкнижку. Никаких травм там не было. Два года я ставил тебя во все спектакли на общих основаниях. И если теперь окажется, что ты танцевал с травмой, меня ждет очень большой штраф. Очень-очень большой. И выговор за халатность.
Мо Жань сощурился.
- Поэтому никакого больничного ты не получишь. Но от части спектаклей я тебя освобожу. Стой в кордебалете.
- Серьезно? – не поверил Мо Жань. – снимете без оплаты?.. Просто так?
- Почему просто так. Кто-то видел тебя в «Nasa Disco» на той неделе, трясся там на танцполе, угашенный в хлам.
…«Nasa Disco» был известным ночным клубом в стиле милитари, там проходили танцевальные баттлы. Мо Жань иногда участвовал в них - и ради денег, и для души. Многие так делали. Но слова худрука об угашенности явно имели особый источник. Так мог сказать только один человек.
- Мэн-Мэн донес? – переплел руки Мо Жань.
- Да какая разница! – откинулся на спинку Сюэ Дженъюн. – Такое поведение порочит честь национального театра. Поэтому я тебя отстраняю в качестве дисциплинарной меры. Можешь лечиться на дому, сколько влезет.
- И насколько меня отстранили?.. Навсегда?.. Кто будет танцевать «Коппелию»?.. - нагнул голову Мо Жань.
- У меня в труппе 70 человек, - напомнил худрук. – Будь спокоен, замена найдется.
- Это нечестно, - упавшим голосом сказал Мо Жань.
- Никто не желает тебе зла, - в голосе худрука появились отеческие нотки. – Это для твоей же пользы. Если болит нога – надо лечиться. И, заметим, я не спрашиваю, в каком ночном клубе ты ее повредил.
- А может, меня забраковали, чтобы кто-то другой скакал под музыку Вивальди?..
- Не понял, - поднял брови Сюэ Дженъюн. – Это о чем?..
- О новом балете! Где солист будет давать антраша в белых чулках. Туда-сюда под зимней луной! Полное барокко! Не знали?..
- Какие чулки, кто это придумал?..
- Ваш новый постановщик! – развернулся злой Мо Жань и покинул кабинет.
* * *
Вечером в театре был спектакль, поскольку даже атомная война не должна отменять представление. Давали «Красный женский отряд», патриотический балет о партизанах, героической борьбе и убитом помещике, торговце девушками. Это была большая театральная драма, где Мо Жань танцевал красноармейца.
У красноармейцев в середине спектакля был долгий синхронизированный гранд-жете, в котором солдаты пересекали сцену, как летящие копья. Обычно Мо Жань возглавлял этот номер, и уже из-за кулис ухмылялся на старания остальных.
Мо Жань пообедал в соседнем квартале, чтобы проветрить голову, и вернулся на грим.
В большой общей гримерке было не протолкнуться – кто пил воду, кто бросался гимнастерками, кто румянился и подводил веки, Сюэ Мен громко обсуждал профсоюз. Будут ли доплачивать за новую постановку, рассмотрят ли новые жалобы и планируются ли компенсации за моральный ущерб.
Тут Мо Жаня со спины тронул Ши Минцзин – зашел из другой гримерки, где готовились подручные врага революции, все в национальных костюмах и с фальшивыми косицами.
- Привет, - улыбнулся Ши Минцзин, – пойдем со мной.
Ши Минцзина в труппе все звали Ши Мэем, и это девчачье имя очень ему шло. Ши Мэй был нежным и изящным, а главное - с доброй душой. Видимо, поэтому взял на себя тяжелый труд информатора.
- Ты сегодня не выходишь, - сказал Ши Мэй и погладил Мо Жаня по широкой груди. – Я знаю, что ты не читаешь приказы на доске… Решил сразу сказать.
- Серьезно? – изумился Мо Жань, в то время как в грудной клетке разгорался огненный ком. Даже стены в коридоре на миг набрякли красным. – Уже повесили?..
- Я встретил Сюэ Дженъюна, - опустил глаза Ши Мэй. – Столкнулись на обеде. Он велел передать.
- Что, сели за один стол?.. – скривился Мо Жань. – Мэн-Мэн тоже слышал?..
- Да, обедали вместе…
…Ши Мэй, с присущей ему чуткостью, наверняка понял, что Сюэ Мэн либо дотянет с новостью до последнего, чтобы Мо Жань выглядел дураком, либо проедется по нему при всех как можно обидней. Хорошо, что хоть кому-то Мо Жань не безразличен.
- Я тебя не видел на отборе, - зачем-то вспомнил он. – Где ты был?..
- Я не пошел, - поправил ворот Ши Мэй. – Я знаю свой уровень, мне там ничто не светит.
Мо Жань хотел его разуверить, но вместо этого засадил кулаком по стене. Ему теперь тоже ничего не светит.
- Не переживай, - тихо сказал Ши Мэй и снова улыбнулся. - Все равно впереди пустые дни, а там все наладится. Главное – не уволили.
Глаза Ши Мэя была теплыми и полными надежд. Непонятно только, с чего он взял, будто Мо Жаня могут уволить. Словно было за что. Или было?..
Страшная мысль пронеслась в голове.
- Скажи, а худрук был один?.. – хрипло спросил Мо Жань.
- С новым постановщиком, - снова погладил его Ши Мэй и убрал руку. – Но тот быстро ушел, не понравилась наша кухня.
Ясно. Белые чулки. Мо Жань представил лицо постановщика Чу, которого худрук допросил по всей форме о странных фантазиях, и сглотнул. Но мстительная радость немного улучшила настроение.
Ши Мэй бросил взгляд на часы. Часы висели напротив гримерок. Скоро первый звонок.
- Впереди пять выходных – быстро сказал Мо Жань. – Сходим в парк Бэйхай? Отдохнем?..
- Позвони мне, - отступил Ши Мэй и поспешил к своим.
* * *
Всякий нормальный человек на месте Мо Жаня пошел бы домой, в общежитие при театре, где жили молодые актеры, пока не начали снимать жилье. Напился бы там или влез в тупую стрелялку с приставки. Вместо этого он пошел на галерку, где всегда были пустые места, и оттуда бездумно смотрел на подвиг партизан. Спектакль из зала выглядел совершенно иначе, очень пафосно и даже интересно.
Сун Цютун в красном платье и в косынке, с толстой фальшивой косой, была очень убедительна. Настоящая жертва режима. Ничего ей не делается, а между тем, не выпендривайся она сегодня…
…В антракте Мо Жань обнаружил себя за кулисами. Там он поймал Сун Цютун у стойки реквизита – она задержалась на поклоны и теперь говорила с директором сцены, пока рабочие меняли декорации. Что-то ей было не по душе – не то достался паршивый флагшток, не то просила досыпать толченой канифоли в коробку для пуант, чтобы те не скользили. Мо Жань схватил ее за руку, уволок за стальные леса и троссы, и целовал минут пять.
- Отвали, псина, - била его по рукам Сун Цютун, - помада… Да отвали, увидят…
Но на деле она никуда не спешила, даже встала на носки.
- Он в зале?.. – спросил Мо Жань, когда в поцелуях возникла пауза. – Ты на поклоне не видела?..
- В зале, - поправила косынку Сун Цютун. – Сидит в первом ряду. Не повезло.
- Это мне-то? – притянул ее поближе Мо Жань.
- Ну не мне же, - оттолкнула его Сун Цютун.
Думать было некогда, злая решимость била в колени. Сверху опустился новый задник – небесно-синий, в цветущих сливах или яблонях, в центре облака, красные ветки по бокам.
Мо Жань разделся, снял рубашку, майку и штаны. Скинул ботинки. Закатал трико до колен. Схватил на стойке первое попавшееся красное знамя и встал в свою кулису.
- Ты чего тут? – спросил директор сцены, дежурно проверяя рычаги и штанкеты, поднимавшие занавес. – Не стой под ногами. А где форма?
- Новая концепция, - уверенно сказал Мо Жань.
Директор сцены был давно равнодушен ко всему, кроме тайминга и механики. Вот он сел на свой стул в полутьме, включил фонарик, подсвечивающий список сцен, взял в руки пульт. Вдалеке раздался звонок. Потом еще один. Сердце Мо Жаня колотилось так громко, что он не слышал ни привычных шумов, ни последних стуков, ни шагов, ни дыхания танцовщиков, ни единого слова. Медленно и тяжело занавес подался в стороны. Кулисы были полны людьми. Прямо напротив – с другого края сцены - сверкнуло глазами белое лицр Сюэ Дженъюна. Кто-то больно ударил его в спину, зашипел, заверещал – Мо Жань растопырил руки, впился босыми ногами в пол, напрягся, вцепившись свободной рукой в пыльную ткань.
Ударила музыка. Засиял под цветными софитами задник – розовым и голубым, грохнул барабан - и Мо Жань вылетел как стрела из лука, как пуля, как хищная и радостная птица – по диагонали, в сторону авансцены, прямо на белое худруково лицо. И чем страшнее было вписаться в него голой грудью, тем сильнее напрягалась каждая жила, тем выше была скорость. Алое знамя билось над головой, ноги не касались земли, и только паховое напряжение говорило, как сильно, как предельно они разведены в пряжке.
За миг до столкновения худрук посторонился, и Мо Жан пролетел мимо, пронесся четыре кулисы и начал новую диагональ. За ним бились об пол чужие ноги, это стройный клин красноармейцев! Вторая диагональ была проще, хотя из-за скорости Мо Жань вылетел раньше. Зато теперь он мог показать свой знаменитый баллон.
Счастье окутало его, как волшебная вуаль. В первом ряду, сплошь черном и значительном, среди драгоценностей и залысин белела фигура с неестественно прямой спиной. Она была словно из пены или снега – и одежда, и руки, и лицо – только черные волосы и черные глаза пылали жаром.
Мо Жань снова проскочил четыре кулисы и начал последнюю диагональ. Он даже дважды провернул в руках флагшток, так легко было двигаться босиком, ощущая голой грудью тепло софитов.
В первой кулисе, едва он опустился, как ощутил рывок.
Сюэ Дженъюн выхватил его знамя и дважды больно огрел флагштоком по спине. Мо Жань округлил хребет, прикрывая голову плечами. Но Сюэ Дженъюн все равно загнал его вглубь кулис, где в техническом кармане тускло светила лампочка и стояли коробки с канифолью.
- Больно! – закрывал уши руками Мо Жань, - Не бейте! Ай!
- Это что за голый сокол революции?! - ревел Сюэ Дженъюн, - Что за порнография?! Ты знаешь, сучонок, кто в зале?! Кто курирует эту постановку? Ты знаешь, что бывает за дискредитацию народной армии, знаешь, что каждый лацкан согласован?! Это тебе не тухлый Гофман, на тебе, щенок, даже бондажа нет! В тюрьму захотел?!
Мо Жань сел на пол под градом ударов и обвинений, он не верил, что будут последствия. То есть вообще не думал, что это возможно.
«Тухлым Гофманом» была «Коппелия», история про Песочного человека, его куклу и глупого влюбленного. Страшная история безумия, превращенная в комический балет.
- Вон из моего театра! – ударил флагштоком, как скипетром, по полу худрук. – Чтобы духу твоего здесь не было!
- Насовсем? – поднял тоскливые глаза Мо Жань.
- Пошел вон! – повторил Сюэ Дженъюн.
* * *
