ЧАСТЬ I
Глава 1,
где где Лань Сичень впервые видит Не Минцзюэ
Готовить воду для омовения Не Минцюэ было делом крайне простым. К тому же, тот редко пользовался громоздкой процедурой, предпочитал речную воду.
Может, потому в бочке для омовения теперь отсутствует полотно. Чтобы все держать под контролем, зорко бдить за каждой щепкой.
— Глупости, он не такой! — смеялся Лань Сичень, весь золотой в свете умирающего солнца, даже ресницы его лучились. — Он просто забыл или проявил деликатность. А прислуга и рада.
— Не такой? — нарочито округлял черные, без того огромные глаза Мэн Яо, и тихий голос его был певуч, как талый ручей. — А какой? Пусть благородный Цзэу-цзюнь просветит невежду.
— Прекрати, — размыкал кольцо его рук Лань Сичень, прерывая формальный поклон. Мэн Яо кланялся очень глубоко, почти униженно, и весь вытягивался в старательную струну. Еще немного — и такой поклон станет насмешкой, способом возвысится над чужой спесью. Это было бы дерзко. Но пальцы Мэн Яо, сложенные вежливой корзинкой перед грудью, подергивались. Мелко, конвульсивно, словно в них порваны меридианы.
— Не стоит бояться Главу ордена Не, А-Яо, — сжимал его плечи Лань Сичень с теплотой. — Он добрый и благородный человек. Он никогда не навредит тебе намеренно.
— Очень деликатный, — тихо замечал Мэн Яо, опустив глаза. Его угольные ресницы отливали закатной киноварью. Их смиренная дрожь напоминала трепет стрекозиных крыл.
Лань Сичень не мог объяснить, что было более забавно — поведение А-Яо или его слова. Уметь уязвить под маской вежливости или возразить, соглашаясь — великое искусство, на нем строится вся дипломатия. А-Яо был невероятно комичен, и знал это. Его показная услужливость являлась разновидностью брони. Помимо этого, Мэн Яо знал, что Лань Сичень понимает его игру, и позволял ему ей наслаждаться. Возможно, это было родом кокетства, одним из разрешенных способов выразить, как тебе приятен другой человек.
Это началось не сразу. Сначала были лишь тревога и печаль. Яо был тих и печален, а Лань Сичень встревожен. Шла война. Крепость Цинхэ находилась под наблюдением. Добраться до нее можно было лишь горными тропами через лес, полный нечисти.
Лань Сичень хорошо помнил, как встретился с Яо за пределами Цинхэ, там размечалась территория для плановой «ночной охоты», куда выйдет молодняк. Взрослое население было мобилизовано и готовилось к отправке в Хэцзян. Много ненужного узнал тогда Лань Сичень о быте цитадели Цинхэ. О заморозках и бронзовых котлах, о благодарности Главе ордена Не, которому Мэн Яо в усердии готовил согревающую ванну. В такую погоду это не только приятно, но и необходимо. Особенно с целебной травой и каплей кедрового масла. Душистый пар от воды с видом на снежный пик умиротворяет душу и тело.
Кто же знал?
…Лань Сичень знал. Мало того — он тоже предпочитал холодную воду, так как с детства закалялся в ледяном озере горы Гусушань. Но он считал это знание естественным и незначительным, а теперь с него и вовсе нет толку. Оставалось только слушать.
Мэн Яо говорил словно через силу, с деревянной улыбкой. Смотрел в землю. Не хотел, чтобы его слова выглядели жалобой. Просто отчитывался за долгий период, потому что у него все хорошо. Левая рука его благочинно вытянулась вдоль тела и сжимала край одеяния. Правую ладонь он держал на груди, словно собираясь сдержать кашель. Было ветрено. Лань Сичень понял, что Яо массирует синяк.
Без всякого выражения Яо сообщил, что в прошлый раз вода показалась Главе горячей, и он без разговоров окунул в нее нерадивого помощника. Взял за загривок и перегнул через край. Мощно, вальяжно — словно тот бессловесное животное. То есть, слова были другие, но смысл такой.
В позапрошлый раз вода оказалась кипятком — и кожа с лица помощника облезала почти неделю. Тут не поспоришь — от рвения перестарался. Отчего-то решил, что легендарная выдержка воина севера склонна именно к такой процедуре — а не к ознобу в холодной жиже.
Досадно, что те, кто был при Главе последние годы, ничего не сказали. Не поделились, не разъяснили. Зачем было указывать на непременность этого ритуала с купанием, если Главе достаточно облиться из чана во дворе?..
Лань Сичень не знал, что сказать — он никогда ни с кем не говорил о подобном. Это был неприглядный быт, о существовании которого знают лишь слуги и те, кто их курирует. Оттого никакие слова в ответ не прозвучали бы искренне или убедительно. Поэтому Лань Сичень тоже опустил голову в знак поддержки и ласково грел пальцы Яо в своей руке.
Но что-то подспудное, скрытое между строк, как яд, просочилось в сознание Сиченя. Он всем сердцем желал разделить тяготы Яо — талантливого самородка, которого язык не поворачивался называть другом, поскольку друзьями могут быть лишь равные по положению люди. В иных обстоятельствах могучее и значимое слово «друг» может свидетельствовать не о великодушном забвении границ, а о неразборчивой льстивости натуры или, что хуже, манипулировании. А Лань Сичень хотел лишь утешить, внушить надежду на лучшее, защитить от чужой грубости.
И вот он держал Яо за руку — а в сознании его то фрагментами, то в полный рост вставало бронзовое тело Не Минцзюэ. С подлой каплей кедрового масла на перекатах мышц. Плеск речной воды, просвет камышей, черные волосы разошлись по воде как длинные змеи. Выбрались, наконец, из своего клубка на макушке. Справиться с такой массой волос можно лишь тем способом, который принят в Цинхэ Не. Интересно, кто плетет Не Минцзюэ его многочисленные косы и закручивает их над головой. На что похожи они, перекинутые через край бадьи, крытый белым полотном? Хотя, это же Не Минцзюэ. Кто будет смотреть на его волосы, если можно видеть остальное?
На губах Мэн Яо блуждала хищная улыбка.
Мэн Яо знал, чего хочет, и знал множество историй. Каждую он мог рассказать многими способами и даже с разным финалом, в зависимости от поставленных задач. И только одно из истории в историю оставалось одинаковым: его наивное, обиженное лицо.
Мэн Яо был хлипким юношей скверных кровей, и даже его знатный отец-заклинатель, заделавший Яо проститутке из Юн Пина, никак не мог улучшить его положения. Скорее напротив, ведь порядочные и здоровые люди, к тому же Главы Орденов, не шляются от роскошной жены по борделям. Заведут любовницу или наложницу, это понятно при высоком темпераменте. Даже престижно при таких деньгах. Что с человеком не так, если он предпочитает продажных девок? Может, не так и хорош его темперамент, или есть постыдные отклонения. К тому же человек достойной морали не бросил бы своего ребенка, откуда бы тот ни взялся. Хоть бы денег дал матери, откупился бы, чтобы не краснеть каждый раз, когда имя ублюдка всплывало. Забрал бы младенца, пристроил на кухню. От золотой кормушки не убудет. Значит, не только распутный, но и жадный, и жестокосердный, и в потомках это наверняка скажется. Но может, это и вовсе не его сын — со шлюх какой спрос, наверняка вцепилась в первого же приличного господина, наплела с три короба. Одним словом — жизнь и репутация Мэн Яо были испорчены от рождения сразу с двух сторон, он бросал тень на отца и не принес матери ничего, кроме горя.
На своего известного отца Мэн Яо был и правда совсем не похож. Он выглядел как подросток со взрослой головой и телом, которое словно бы еще не закончило формироваться. Большинству заклинателей Мэн Яо доходил макушкой до подбородка, и его влажные распахнутые глаза, преданно смотрящие снизу вверх, производили сильное впечатление. До четырнадцати лет Мэн Яо жил в борделе при матери, выполняя там посильную работу. Он бесконечно таскал воду и грел котлы для омовений, умел правильно перестилать постели, стирать, мыть и вычесывать длинные волосы, натирать пол, аккуратно раскладывать женский скарб по нужным местам — после пьяных погромов. Он знал двадцать наименований румян и белил и производителя лучшей помады вдоль всего течения Янцзы. Разбирался в весенних картинках, ценах на ткань и чай, и даже играл на цитре. Был аккуратен, вежлив, незаметен. Не удивительно, что Мэн Яо имел подход к женщинам. Но также не должно удивлять, что никаких иллюзий на их счет он не питал. Привлекательных женщин вокруг него всегда было много, но мечты Мэн Яо были о другом.
У Яо были особые способности. Так что его отец, конечно, не мог быть никем иным, кроме как заклинателем. Но демонстрировать эти способности в паучьей банке было нельзя. Как только стало ясно, что мать Мэн Яо вообразила невесть что и ведет себя как принцесса, избранница небожителя — отношение к ней стало оскорбительным. Мэн Яо знал много оскорбительных и грязных слов, и если бы по-настоящему раскрыл рот — никто бы не ошибся, из какой помойки он вылез. Оттого лучше всего Мэн Яо умел молчать. В крайнем случае — недоговаривать.
Поэтому, встретив Лань Сиченя первый раз, Мэн Яо мало говорил, но много слушал. И еще больше смотрел. Люди, подобные Лань Сиченю, на горизонте Мэн Яо не ожидались. Строго говоря, он в них даже не верил. Разве что видел на рисунках в лавке травника, где можно также найти сто рецептов продления жизни и совершенно достоверный способ излечить любую хворь, вернуть молодость и достичь небес при помощи камней и растительной смеси.
Бессмертные Небожители на желтой бумаге были далеко не молоды, лысоваты, с большими животами и странными, многозначительными улыбками. Реальные «небожители» из Юнмэна были шумны, просты, пестры одеждами и очень деловиты.
Лань Сичень тоже обладал странной, многозначительной улыбкой. Во всем остальном он был подобием божества, даже жасминовый запах его белых одежд, казалось, источался самим телом. Он все знал и ничего не умел — ни стирать, ни осаживать уличных хамов, ни готовить пищу, ни натирать пол. Когда Мэн Яо встретил его, Лань Сичень сидел в мелкой реке, отскребая песком грязь с подола. Смотреть на него было не только крайне полезно, но и приятно.
…Поэтому, встретив Лань Сиченя второй раз, Мэн Яо использовал все свои навыки, чтобы надмирный покой небожителя пошатнулся. Чтобы там появилась незначительная интимная прореха, сквозь которую можно понять, что у того за душой. Ведь если не тронуть чужую душу — навсегда останешься посторонним.
Опыт говорил Мэн Яо, что святых не существует. Лань Сичень был побратимом главы ордена Не. Они симпатизировали друг другу. Именно к Не Минцзюэ направлялся Лань Сичень, когда Мэн Яо нашел его в реке — грязного, голодного, в бегах, с наградой, обещанной за его голову. Именно Лань Сичень рассказал Мэн Яо об ордене Цинхэ Не, что принимает адептов почти без разбора, так как началась война. Рассказал про хорошего и благородного главу, грозу врагов, отца солдатам. Которого он, Лань Сичень, знает с детства.
Мэн Яо сделал нужные выводы.
Так что, разговаривая с Лань Сиченем под закатным солнцем, Мэн Яо умолчал о том, что действительно произошло у бадьи прямо на полу, потому что такую информацию нужно выдавать верными дозами и в нужный час. А еще лучше — так, чтобы она словно бы раскрылась сама из ошибочных выводов, праздного любопытства, братских советов и внезапной краски на лице.
Лань Сичень в мире заклинателей* считался образцом гармонии и хорошего вкуса. Он был доброжелателен, прекрасно образован, владел уникальными музыкальными навыками, почитал семейные узы и — где бы ни появлялся — распространял вокруг себя умиротворение. Ни одна сильная или уродливая страсть не была способна исказить его красивое лицо. Он был старшим сыном Главы своего клана, наследником. Сама судьба, казалось, щедро нагладила его всеми добродетелями, обеспечив ордену Гусу Лань прекрасное будущее. Высокий, статный, рассудительный — он словно плыл над землей в своих длинных белых одеждах с клинком за спиной, украшенным бирюзой, и с белой нефритовой флейтой.
Даже на политической арене эта была одна из самых узнаваемых фигур. Лань Сичень не представлял прямой угрозы, но его опасались, так как никто не понимал его слабых мест. Он был слишком благороден для подкупа или сговора, и слишком бесстрастен для личных интриг. Но его формальная улыбка могла скрывать что угодно. В тайном реестре «Самые красивые мужчины-небожители» Лань Сичень занимал первое место. Реестр активно продавался переписчиками на площадях всех заметных городов — по той же цене, что и весенние картинки, так что не узнать Лань Сиченя в лицо и по облику мог только полный невежда.
Многие завидовали Лань Сиченю и в тайне желали ему хлебнуть дерьма, хотя это и было несправедливо. Лань Сичень не знал, что такое высокомерие, с каждым был одинаково вежлив, словно бы не понимал, как высоко летает. И от этого образцового, почти безупречного благолепия зависть делалась лишь страшней.
На самом деле Лань Сичень не считал себя счастливым человеком. Он был заложником долга и образовательной системы, и каждый миг своей жизни должен был демонстрировать их торжество. Он являлся символом своего ордена и его доктрины. Таким людям не положена ни личная жизнь, ни даже личное мнение. А если у них обнаруживаются слабости — всему клану грозит развал.
Иногда Лань Сичень думал, что его личность скрыта в тени даже от него самого. Его мать рано умерла, а отца своего Сичень не видел. Это было странно и жестоко, поскольку отец находился тут же, на территории ордена, в добровольном заточении. Сичень с детства заботился о своем младшем брате, восполняя тому нехватку родного тепла — больше это никто не стал бы делать. По странному решению звезд младший брат вырос нелюдимым, замкнутым и бесчувственным упрямцем. Его суровое унылое лицо вгоняло Сиченя в дрожь. Самым пугающим было то, что знаменитые «три тысячи правил ордена Гусу Лань» — запреты, выбитые на скале — младший брат Сиченя знал наизусть, и, кажется, всем им следовал. Для человека это было ненормально. Для подростка это было ненормально вдвойне. Может быть, Лань Сичень что-то упустил?.. Недолюбил, недозаботился?.. Не посвятил брату достаточно времени?.. Слишком много думал о себе?..
Издалека казалось, что так и есть. Детство и юность Лань Сиченя были очень бурными, подвижными, полными новизны. Их наполнял свет, и имя ему было — Не Минцзюэ.
*мир заклинателей: в китайской культуре это «дзянху» — досл. «реки и озера» — альтернативная вселенная летающих воинов и заклинателей, сосуществующая с реальной исторической вселенной. Имеет свои традиции, кодексы и т.д.
Лань Сичень увидел Не Минцзюэ в 12 лет. Это произошло на Совете Кланов в Цишане, незадолго до того, как Глава Цишань Вэнь захватил пост Верховного Заклинателя и жизнь начала портиться. В мире заклинателей двенадцать лет — рубеж между детством и юностью, и именно тогда члены клана Гусу Лань получают свою знаменитую лобную ленту, прообраз хитая — защиты лба. Белая детская повязка, которую носят почти с рожденья, дабы выработалась привычка, была из мягкого хлопка, а не из шелка, и много короче.
Лобная лента Гусу, конечно, не защищала ничего предметного — она призвана была хранить сознание от суетных мыслей, а своих обладателей держать в узде. По ней плыли вышитые кудрявые облака, знак принадлежности к Облачным Глубинам.
К этому возрасту Лань Сичень прочел достаточно, чтобы ориентироваться в заклинательском мире, знал историю кланов, имена их основателей и текущих глав, форменную одежду и особенности техник. Заклинатели одевались ярко. Самыми яркими по иронии были представители Гусу, одетые в белый траур самоотречения. Белый цвет горел ярким пятном на любом фоне, и даже в ночном лесу был виден издалека, как маяк. Клан Вэнь с его огненными техниками одевался в стальное и алое, словно кровь на клинке. Клан Цзинь, самый богатый из всех, носил кичливое золото, будто все они родичи императорам Поднебесной. Более скромный клан Цзян — повелители рек — носили изысканные цвета тумана, пепельные, аметистовые и лиловые, или сизые, как дым над водой. И только один клан одевался в темное, неброское, вовсе не подходящее — такое, на котором не видны кровь, слизь и кишки. Орден Цинхэ Не, основанный мясником.
Понятно, что мясник тот был не простой, разделанные им бычьи туши шли на сакральные нужды. Северный бог войны Гуань Гун, опираясь на древко гуаньдао
С тех пор все потомки основателя клана Не носили ритуальный кожаный передник, который в торжественных случаях возвращался к своей изначальной форме «чифэй» — алому фартуку ниже колен в форме топора.
По этому алому фартуку глава Цинхэ Не на совете был виден издалека. Он был огромного роста, чрезвычайно волосатый, со смуглым маньчжурским лицом и тяжелым чжаньмадао
Рядом с ним стоял его наследник — почти на четыре года старше Сиченя. Единственный сверстник, с кем можно провести время, когда взрослые останутся на полночный пир. Больше «детей» на совете не предполагалось.
Наследник ордена Не Минцзюэ показался Сиченю очень страшным. Конечно, он уже считался взрослым юношей, но все еще носил волосы как подросток — в высоком хвосте на макушке. Эта простая прическа должна была выглядеть гладко, но либо наследник собирал волосы наспех, в темноте, без гребня, либо ему не повезло с прислугой, а может быть и с наследственностью. Его телосложение было совершенно мужским, законченным, даже под бязью узких рукавов угадывались рельефные мышцы, готовые раздуться от напряжения. У него тоже было смуглое маньчжурское лицо с капризным ртом, высокими скулами и большими раскосыми глазами животного, которое выскочило на незнакомую поляну и застыло в ожидании угрозы. В этом лице было что-то дикое, непосредственное, даже невинное, никак не гармонирующее с общим обликом. Возможно, дело в форме носа. Он был небольшим, аккуратной формы и немного приподнятым вверх, словно его обладатель склонен к легкомыслию и шалостям. Трактаты по физиогномике — особенно знаменитый на всю Поднебесную текст «Лицо Императора» — посчитали бы это лицо неудачным, негодным к управлению, слишком динамичным, выражающим резкость натуры, падкость на веселье и забывчивость в отношении зла.
На Не Минцзюэ, как и на его отце, был ритуальный передник, а за спиной — широкое дадао с двуручным хватом. Сложно было даже представить, сколько весит такое оружие.
Говорить и общаться с «молодым господином Не» не хотелось, поскольку было ясно, что добра не будет. К тому же в течение торжественной части Лань Сичень поймал на себе пару цепких взглядов, после которых подбородок Не Минцзюэ поднимался все выше. Откуда следовало — тот готов презирать мелкого Сиченя по всем пунктам.
Совет был интересным. Дядя Лань Сиченя — Лань Цижэнь, временно исполняющий обязанности Главы, — дипломатично, но твердо выразил позицию ордена и в вопросе централизованной власти, и в вопросе популяризации техник, и в политике помощи неимущему населению. Сичень все понимал и выражал согласие, опуская веки вместо вульгарного кивка. В середине прений он заметил, что Не Минцзюэ опустил голову на руки, а руки на стол, и самым варварским образом спит. Его отца это, казалось, не трогало.
Последним пунктом обсудили проблему северных земель — нашествие ядовитых птиц чжэнь. Птицы шли с юга, роняли перья в землю и воду, отравляя все живое, включая жителей деревень. Яд чжень-няо убивал мгновенно, едва отрава проходила горло жертвы. Нашествие чжэнь безошибочно угадывалось по оплавленным камням — скалы вдоль рек, стены старых фортов и даже могильные камни были в плачевном состоянии. Именно так действуют продукты жизнедеятельности птичьего организма.
— Вы просите Совет о помощи, глава Цинхэ Не? — поднял бровь Вэнь Жохань, владыка Цишаня. Что-то в его тоне настораживало. Но главу Цинхэ Не это не насторожило, а взбесило.
— Ничего подобного! — встал он. Звякнуло о край стола его поясное украшение — бледно-зеленый обломок резного диска с мощной черной кистью. — Мы разберемся и с птицами, и с их калом! Как удачно, что они продолжают лететь на север!
…Все заклинательские территории находились южнее Цинхэ Не, и с очевидностью проблема не затрагивала тут более ни один орден. Послышались возмущенные голоса.
— Вы намекаете, что мы все, собравшиеся здесь, халатно отнеслись к вашей небольшой проблеме? — снова спросил Вэнь Жохань.
Не Минцзюэ поднял голову с рук и расхохотался. Это было неуместно и неожиданно. Все шепотки смолкли в ужасе перед столь неподобающим поведением. Косматый Глава Не сейчас должен прибить сына на месте. Однако он лишь сказал, не поворачивая головы:
— Возьми себя в руки!
— С какой стати? — встал Не Минцзюэ, нависнув над столом. — Мы хотим без всяких намеков сказать, что кто-то из вас, достойных заклинателей, упустил этих птиц. Выдавил их на нашу территорию. С глаз долой и нет печали. Это либо вредительство, либо трусость.
Кто-то из вторых рядов взвыл, выражая общее возмущение. Даже у дяди Лань Сиченя сделалось оскорбленное лицо.
— Сядь, — толкнул сына локтем глава клана. Он дождался исполнения своей воли, после чего продолжил: — Однако мой неопытный отпрыск сохранил нам время. Я хочу знать, кто из вас виноват. Ведь это вашу границу пересекли означенные птицы, глава ордена Цзинь. Не будет ли праведно и прилично выслать к нам своих заклинателей, чтобы они набрались опыта в отстреле этих тварей?
Зал загудел. Глава ордена Не медленно вынул свой огромный чжаньмадао и положил перед собой.
— Вижу, вы готовы прибегнуть к последнему доводу? — нагнулся вперед Вэнь Жохань. — Это так грубо, глава Не.
— Я просто смотрю на единственный достойный объект в этом зале, — спокойно парировал глава Не.
— Да я этих птиц в глаза не видел! — тер виски Цзинь Гуаншань, подняв взгляд к потолку. Глаза у него были желтые, подведенные тушью. — Откуда, право, эти подозрения… Так несправедливо!
— Чаю! Выпейте чаю! — по залу засновали девушки с подносами, отчего чехарды и смятения стало больше. Зато спать больше никому не хотелось.
— Мы окажем им помощь? — шепотом спросил дядю Лань Сичень.
— Посмотрим, — уклончиво отозвался дядя. — Яд чжэнь-няо очень ценен. Отравленные стрелы и клинки — визитная карточка Цзинь. Мы не можем ссориться с ними, у нас общая граница. Это непростой вопрос.
— А по-моему очень простой, — пробормотал Сичень.
Он отвел взгляд от дядиных рук, перебиравших нефритовые четки, и столкнулся глазами с Не Минцзюэ. В ореховых зрачках напротив плясали зеленые искры.
Глава 2,
где Не Минцзюэ впервые кажется Лань Сиченю красивым
Через полгода делегация из Цинхэ привезла Не Минцзюэ в Гусу на обучение. В этот год было мало учеников, все из второстепенных кланов, и только две головы возвышались над прочими во всех смыслах: Не Минцзюэ и Вэнь Сюй, старший сын главы Цишань. Судя по всему, свиты наследников сцепились еще в нижнем городе, и перед воротами Облачной Обители возникла неподобающая драка. Было ясно, что вражда эта стара, замирение невозможно, и Гусу будет штормить до первого же выгона вон того или другого.
Наследников расселили в противоположные углы обители, а до того со всяким почтением поставили перед камнем с тремя тысячами правил. Чтобы никто из них не мог потом сказать, что не видел или не прочел.
Вэнь Сюй закатывал глаза, нарочно скрипел зубами и громко вздыхал. Видно, его пламенная натура не могла смириться с такими ограничениями. Не Минцзюэ стоял столбом и глядел в одну точку, словно его парализовало. Общая картина казалась весьма тревожной.
Дальше начались трудовые дни. Лань Сичень теперь мог находиться в учебных залах, держась рядом с дядей или тем старейшиной, что излагал дисциплину. Он не учился, поскольку имел личных наставников, но должен был наблюдать за образом жизни обители, чтобы в дальнейшем поддерживать ее устои. Вэнь Сюй ловко и быстро писал разными стилями
Разумеется, отношения между наследниками враждующих кланов складывались очень плохо. Они сталкивались на мостках и дорожках, горячились, дрались, громко кричали, что снесут друг другу головы, были застигнуты бегущими (чтобы сразиться насмерть подальше от тренировочного поля), и иным образом нарушали тишину. Им назначали наказания. Вэнь Сюй терпел побои с красным лицом и прищуренными глазами, цедя проклятья в адрес всех, кто рядом. Он клялся Небесами, что его отец разнесет орден Гусу и оставит Не Минцзюэ без миски риса. Не Минцзюэ под палками застывал с видом сельского болвана, и на его лице можно было различить лишь некоторое изумление.
Один раз после совместного наказания, когда Вэнь Сюй спесиво выпрямился, Не Минцзюэ медленно поклонился, встал и с размаху прописал Вэнь Сюю в челюсть. Его удар был так силен, что все прежние палки должны были сгореть со стыда. Вэнь Сюя пришлось отправить к лекарю. Не Минцзюэ остался на второй заход.
Это был первый случай, когда Лань Сичень видел Дисциплинарный Кнут.
После истории с челюстью Не Минцзюэ стал намного реже попадаться Сиченю на глаза. Он уходил из обители. Дядя делал вид, что не обращает внимания.
Публичные склоки прекратились. Вэнь Сюй, однако, не излучал довольства: напротив, он казался напряженным и разочарованным. Юному Лань Сиченю нравился Вэнь Сюй. Он, кончено, был заносчив и самолюбив, но был также независим, общителен, популярен и обучен тонкостям этикета. И хорош собой.
По оговоркам учеников Сичень понял, что Не Минцзюэ ходит в горы. Гора Гусушань, чье изножье всегда окутывал туман, а вершина словно парила в облаках, славилась водопадами и скальными выходами. Окрестные пики были полны зверья, природных красот и безмятежности. В долинах водились некие духи, которые не считались агрессивными, если их не трогать. Тем не менее, ходить туда запрещалось. Где именно проводил дни Не Минцзюэ, никто не знал. Но хорошо было уж то, что он не напивается в городе и не ходит по доступным женщинам, как обычно делали дети из Великих Кланов.
Даже к неполным 13 годам Лань Сичень успел насмотреться на нарушителей дисциплины. В Гусу случались и побеги учеников, и загулы, и насильственная высылка к родне. О беглецах всегда тревожились. Мир опасен, ученик не готов, виноват будет орден Гусу Лань, и потерянное лицо потом не восстановишь. Поэтому Лань Сичень спросил дядю, отчего тот так спокоен. Ведь у дурного примера, оставленного без внимания, всегда найдутся последователи. Не выходит ли, что обитель нарушает собственное предписание о справедливости, которое гласит: ко всем относись одинаково, без различий. Не выглядит ли такая слепота кумовством.
Дядя Лань Цижэнь очень внимательно посмотрел на племянника, отвел его к холодному источнику, где всегда безлюдно, и сказал: как ты думаешь, можно ли без нарушения правил следить за тем, как их не нарушают другие?
Вопрос был с подвохом. Лань Сичень опустил глаза и сложил руки в позе почтительного слушания.
Выяснилось, что дядя, как раз, весьма прозорлив: он давно следит за Не Минцзюэ, даже ходил к нему после отбоя, чтобы выяснить, что к чему. Нарушил домашний устав. И выяснил, что наследник Не старательный молодой человек с огромным золотым ядром, которое он неустанно тренирует. Поэтому побои его ничему не научили, следы от кнута почти зажили, и никакой горный гуль не способен причинить ему серьезный вред. Если молодой Не сорвется со скалы или попадет в окружение оборотней, он применит свою клановую технику, что-то там с саблей, и останется в живых. И чем меньше об этом разговоров — тем лучше, есть другие вещи, достойные внимания.
Еще дядя сказал, что Минцзюэ не умеет лгать, как и его отец, с которым Лань Цижэнь вместе учился. Но не умеет и достаточно сдерживаться, поэтому если он решил сутками сидеть в медитации на горе — дурного в том нет. Для всех остальных вопрос этот считается закрытым, так как Не Минцзюэ проходит индивидуальное обучение, которое никому другому не подойдет.
То есть это было кумовство, основанное на том, что некоторые люди не такие, как прочие. Кто мы такие, чтобы спорить с самой природой. Мудр тот муж, что вовремя разглядит чужое дао.
Лань Сичень остался у источника до заката. Тут хорошо думалось. И флейта звучала особенно чисто.
На закате к источнику пришел Не Минцзюэ, он был с ног до головы в пыли и даже немного в крови.
— Приветствую первого молодого господина Лань, — сказал он с кратким военным приветствием. Его волосы были полностью скручены в мощный узел, обвязанный для прочности тканью, как у черни. Сбоку в них запуталась сухая сосновая игла. Сичень опустил флейту и поклонился по всем правилам почтительности:
— Первый молодой господин Лань просит прощания у наследника клана Не за то, что находится здесь вопреки обыкновению.
— Это твой дом, — скинул сапоги Не Минцзюэ и взялся за пояс. — Хозяин не должен просить прощения перед гостем.
— Древние книги говорят, что гость подобен божеству в доме хозяина, — вежливо ответил Сичень.
— Если он при том следует трем тысячам правил, как я понял, — Минцзюэ снял верхние одежды и остался в штанах. Шрамы на его спине и правда были светлыми, узкими, почти сошедшими. Такими они останутся навсегда, — знал Лань Сичень, потому что следы от Дисциплинарного Кнута не сводятся. Теперь возразить Минцзюэ было не только неприлично, но и нечем.
— Этот ученик просит простить его предков, — поклонился Сичень, опустив голову. Сделал он это вовремя, так как Минцзюэ снял штаны и пошел в воду.
— Оставь это, — лег на воду Минцзюэ, и та медленно понесла его прочь от берега. Плеск волн о гальку умиротворял.
Лань Сичень вдруг понял, что он не обязан уходить. Минцзюэ был начисто лишен смущения, и его присутствие в секретном источнике закрывало недавний вопрос. Было ясно, что на источник наследнику Не указал дядя Цижэнь, так как его воды способствуют гармонизации ци, снимают душевный жар и усиливают контроль над собой. Было ясно, что Минцзюэ тут не впервые.
Но куда интереснее то, что Минцзюэ лежал на воде со своей саблей-дао. Она была без ножен, словно тоже раздета. Сабля покоилась на его груди. Она светилась голубоватым светом.
Зрелище завораживало.
Сичень тихо опустился на землю. В траве пели сверчки. Красный закат догорал в долине, облака, что всегда окутывают обитель, прибило к земле, так что над головой показались первые звезды. Было тепло, влажно и больно на душе. Без всякой причины, словно бы от избытка чувств. Состояние казалось новым и приятным. Сичень проверил свой пульс: тот частил.
Вернуть спокойствие можно было игрой на флейте, к тому же сам воздух, казалось, наполнился музыкой. Но демонстрировать свою технику в ответ на ту, что сейчас применял Минцзюэ — словно бесстыдство заразительно, или словно незрелый Лань тоже хорош в заклинательстве — Сичень посчитал пошлым.
— Иди сюда, — донеслось с воды.
Слова излучали уверенность и звучали в хорошем регистре. Только крайне веская причина могла бы вызвать возражение. Медлить же без веской причины значило проявить жалкую нерешительность, а то и трусость. К тому же совет был вторым способом успокоить сердцебиение. Поэтому Сичень снял верхнюю одежду и зашел в источник.
На дне источника находились ямы, из которых били ледяные ключи. Его грунт был неровным, в некоторых местах там лежали крупные камни. На них следовало сидеть, возвышаясь над водой под пояс, и читать священные тексты. Середина источника считалась весьма глубокой, и Лань Сичень никогда до нее не добирался. Обычно он заходил в воду у берега и просто стоял в ней. Старейшины говорили, в незапамятные времена тут был огненный пик, теперь он просел, и каверна заполнилась водой. Пик считался обителью дракона. Потому, что именно находится в центре озера, знать не нужно. Может быть, он все еще под илом — умиротворенный, неподвижный, с оледеневшими каналами ци и застывшими золотыми глазами.
Разумеется, Не Минцзюэ находился именно там. Поняв, что дна больше нет, Лань Сичень поплыл.
Пресная вода плохо держала тело, кроме того, она была ледяной. Движение в ней отлично разгоняло кровь, но не могло способствовать расслаблению. С каждым чжаном
Не Минцзюэ протянул руку, и Сичень схватился за нее. Инерция плавно толкнула его вперед. Лоб Сиченя уткнулся в чужую кожу у ключиц. Та была совершенно бронзовой и блестела.
Вот теперь наступил конец.
Воздух застрял у Сиченя в горле. Он находился в удаленном темном месте рядом с голым человеком, который даже не был женщиной. Мало того — они друг друга касались. Про такое стыдно было не только прочесть, но и подумать.
Лань Сичень рванулся назад с яростью, которой в себе не предполагал.
Но, конечно, хватка Минцзюэ была железной.
— Прости, — объяснил он, — мой брат не умеет плавать. Но дергаться и тонуть умеет хорошо.
— Я не… — начал Сичень и осекся. Что он хотел сказать? Зажим на его руке ослаб, и в глазах немного прояснилось.
— Ты никогда не был здесь с кем-то? — догадался Минцзюэ.
— Я никогда не был ни с кем в воде, — опустил голову Сичень. Холодная вода приятно обнимала лицо.
— Я думал, вы плещетесь тут с рождения, — Минцзюэ подчеркнуто отцепил от себя край белой ленты — та прилипла к его груди — и пустил по воде. Перебор его пальцев, отогнавших ленту, был характерным: «раскрываемый веер», так задевают струны на гуцине, добиваясь мощной звуковой волны.
Как позже выяснилось — это был единственный прием, который наследник клана Не мог изобразить на гуцине. Музыку он любил, особенно с дробным ритмом и выкриками, от которых веселится душа и расправляются плечи. Так звучат барабаны Цинхэ — расписанный драконами бань, сухие тангу, большой и грозный военный барабан джань, гулкие гонги юньло. Но ни один инструмент не выдерживал силы его рук.
Руки у Минцзюэ выглядели обычными для заклинателя — с выступами суставов, подвижные, разработанные, с парой царапин, без единого следа праздной лени. Белая лента на фоне их загара смотрелась куда ярче, чем на бледной коже самого Сиченя. Почему клан Не ходит в черном, а клан Лань в белом? Куда вернее было бы наоборот. Словно ян, скрытый в инь, и инь, скрытый в ян.
По телу Сиченя прошла долгая судорога, и это значило, что он не справляется ни с концентрацией, ни с циркуляцией ци. Логика говорила: надо остановить ум, пропустить сквозь тело иньци Источника, лечь затылком на предложенную руку и смотреть на звезды. В противном случае остается держаться за чужое плечо и рассматривать Минцзюэ. И то и другое казалось благом, но было совершенно исключено.
Не Минцзюэ так не думал. Он без разговоров прижал к себе Сиченя, прямо к ребрам, и того мгновенно обдал приятный жар. На остатках гордости Сичень уперся руками в его грудную клетку, обозначая независимость.
— Ты мерзнешь, — пояснил Минцзюэ, и для достоверности окатил его водой. — Тебе пора на берег.
— Ты позвал меня, чтобы убедиться, что я ни на что не годен? — выпалил Сичень, окатив собеседника в ответ.
— А на что ты должен быть годен? — изумился Минцзюэ, сплевывая воду. — Ты просто слишком юн, чтобы долго находиться в таком месте. Моя вина.
Сичень стукнул его по груди.
— У меня хорошие способности, молодой господин Не, — поймал его взгляд Сичень. — Я могу высушить на себе мокрую одежду в течение пяти фэней
Минцзюэ усмехнулся.
— На ветру, — добавил Сичень.
— Надо будет с тобой посоревноваться, — похлопал его по спине Минцзюэ, как неразумного ребенка. Сичень дивился сам себе: обычно подобные сравнения его не волновали, кроме того, приписывать людям скрытые мотивы дурно.
— Я готов хоть завтра, — вскинул он голову.
— Отчего же не зимой?
— Ты разве останешься здесь до зимы?
— Хороший вопрос, — Минцзюэ зачерпнул воду и облил себе лоб. Потом просто дал воде сомкнуться над лицом. Его рука все еще держала Сиченя под лопатками как гарант безопасности. Центр тела наследника клана Не был соединен с дадао, но плечи и голова свободно отклонились вниз, словно он лежал на незримой перекладине. Ноги тоже скрылись под водой, так что формально ничего неприличного взгляду Сиченя не открывалось. Зря он себя накрутил.
Резная рукоять дадао притягивала взгляд. Она была полностью стальной, без обмотки. Вблизи казалось, что всю ее покрывает чешуя.
— Это место большой силы, — вынырнул Минцзюэ. — То, что говорят о нем — правда. Ваш источник поглощает лишний жар.
— Но ты очень горячий, — заметил Сичень.
Это было верно. Кожа Минцзюэ пылала.
— Это не тот жар, — засмеялся Минцзюэ. — Это госпожа моего сердца слилась с моим ядром.
Сичень не сразу понял, о чем речь. Но да, Минцзюэ говорил о своем оружии.
— Ты держишься на воде ядром? — спросил Сичень.
— Не на воде. Сейчас я держусь на сабле, как во время полета. Но это техника ядра, верно.
— Дядя сказал, оно у тебя очень сильное. Как он это понял?
Минцзюэ отклонил рукоять дадао, взял ладонь Сиченя и положил себе на живот. После этого он закинул руки за голову и прикрыл глаза. Это можно было бы счесть жестом похвальбы, законной гордости — но Сичень чувствовал, что это просто уступка его любопытству. Минцзюэ не нужно ни его восхищение, ни растерянность. Прямой вопрос — прямой ответ.
Сичень сразу же ощутил покалывание в пальцах. Так кровь приливает к затекшей конечности. Ощущение было мягким и словно бы цветным. Желтые, малиновые, зеленые всполохи бродили под рукой. У этой зоны были границы, однако сама она занимала почти всю ладонь.
Тело Минцзюэ источало энергию, словно внутри него, под гладкой бронзой, шла неостановимая работа. Постижение ее оправдывало поведение Сиченя. Еще днем он не представлял, что можно таким образом трогать другого человека.
Он смутно помнил объятия матери, полные тоски: они смыкались вокруг него, и перед глазами белели лишь слои ее светлых одежд с запахом чайного листа, так что становилось трудно дышать. Помнил крепкую ладонь дяди, которой тот брал руку Сиченя и уводил его прочь. Гладкие руки женщины, которая купала его в детстве, терла кожу мыльным корнем. Свернувшегося клубком младшего брата под боком. Но все это было давно. В дне сегодняшнем любые прикосновения считались неприличными, недопустимыми, возможными лишь в рамках тренировок. Его младший брат избегал касаний, отстранялся с непроницаемым лицом. Дядя ясно дал понять, что такое образцовое поведение и на каком расстоянии следует находиться от другого человека, дабы его не оскорбить. Если ты случайно коснулся пальцами чужой руки — следует извиниться. Хватать недопустимо даже врага. Его можно бить ногами, рубить мечом, сжигать талисманами, но только не трогать.
Никто не может оставить безнаказанным прикосновение к себе. Лента на лбу служила тому постоянным напоминанием. Даже родственники-мужчины следовали этому правилу. Они могли неформально поговорить о сокровенном — но расстояние в два чи
Интерес к человеческому телу возможен только в плане изучения меридианов. Для этого в хранилище свитков есть подробные труды. Тело человека осматривают лишь медики из низов, которым недоступно излечить себя или другого циркуляцией ци, музыкой и медитацией. Хвала Небожителям, в Гусу Лань таких нет.
…По смуглому животу Минцзюэ ветвилась хорошо различимая вена. Она была выпуклой и отливала зеленью. Еще одна такая же выступала на его шее. Обе они имели отношение к самому средоточию жизни, ее вечному возрастанию и безудержности, к попранию ей всех правил — о чем знать не нужно. Не нужно знать, что скрыто в центре Источника.
Потому что потом не удастся солгать, что ничего не видел.
Это был первый случай, когда Лан Сичень счел Не Минцзюэ красивым.
В следующие дни зарядил дождь. Рассвет приходил в густом тумане, к полудню влажность и духота делали одежду липкой, а после обеда за бамбуковыми окнами вставала стена ливня. Боевые занятия перенесли на утренние часы, и на взмыленных адептов было жалко смотреть. Вечерами дождь слабел, облака опускались, и густой туман сочился влагой, словно его тоже измочалили на тренировочном поле.
Не Минцзюэ прекратил пропадать в горах, что делало ему честь. Это значило, что он не сумасшедший. Лань Сичень ходил смотреть на него во время тренировок на мечах. Мечи адептам полагались стандартные, тупые; они не пропускали потоки ци. Их проверяли перед каждым поединком, поскольку Вэнь Сюй, как выяснилось, один раз уже пренебрег данным правилом, за что и получил в челюсть. Смотреть на соперников, поддавшихся ненависти, было жутко. Хищные глаза Не Минцзюэ следили за каждым жестом Вэнь Сюя, который знал много уклонений и приемов, но проигрывал в скорости. Не Минцзюэ был очень быстрым. При столкновении с Вэнь Сюем он не вкладывался в сражение — просто, измотав партнера, пропускал один удар в ребра и в следующий миг ломал меч о шею или спину противника, так что тот валился к его ногам. Вэнь Сюй постоянно покидал поле в грязи, что не могло улучшить его отношений с наследником клана Не.
В один из особо мокрых дней тренировочное поле закрыли. Адепты разошлись кто на классическую поэзию, кто на военную стратегию, а Лань Сичень пошел на чжэнь-цзю, курс акупунктуры. Если хочешь исцелять людей — нужно знать все.
В небольшом помещении были одни девушки. Они сидели на светлых циновках и шептались. Подобная медицина среди заклинателей считалась преимущественно женским делом, поскольку у женщин более чуткая рука.
Разумеется, никаких игл адептам не выдали, а выдали свитки с рисунками точек и меридианов. Эти точки следовало найти на себе, а потом разбиться на пары и искать друг на друге. Лань Сичень мог рассчитывать на занятие с учителем.
Учитель как раз закончил объяснять технику давления на точку фен-фу, способную снять головокружение и боль, как дверь распахнулась, и на пороге возник Не Минцзюэ. Девушки тут же, как одна, вывернули головы и прикрыли смешки рукавами.
— Ученик просит прощения за опоздание, — невозмутимо поклонился Не Минцзюэ.
— Если это предлог беспутно провести время среди дев, то вежливость неуместна, — заметил учитель. — Ступай прочь.
Не Минцзюэ распрямился и уставился своими кошачьими глазами на Лань Сиченя. Сичень покраснел. Потом побледнел; слова учителя относились и к нему.
— Ученик знает, куда пришел, и желает провести время с пользой, — снял обувь Не Минцзюэ и сел на пол. — Он просит учителя не обращать на него внимания.
— Я слышал, что ты способен взять измором даже досточтимого Лань Цижэня, — прищурился учитель. — Но ты теряешь время. Никто здесь не может практиковать с тобой, кроме меня. А я этого делать не намерен.
— Ученик будет наблюдать, — склонил голову Минцзюэ. С его волос текла вода, и смирение выглядело показным.
— Позвольте я, — встал Лань Сичень. — Я ему помогу. Если учитель разрешит.
— Хм, — потер подбородок учитель.
В руках у Лань Сиченя были два свитка. Первый он принес с собой, чтобы задать несколько вопросов по прочитанному. Это был трактат «Инь–ян и мо цзю цзин» на плотном шелке из давно поглощенного царства Чу: «Канон прижигания и акупунктуры на одиннадцати сосудах, относящихся к инь и ян». Свиток был древним, времен распада империи Чжоу, в единственном экземпляре, и Сичень дал слово не выпускать его из рук. Второй был стандартной копией акупунктурных точек на рисовой бумаге.
Сичень опустился на пол рядом с Не Минцзюэ, сев, как и он, лицом к учителю. Одежда Минцзюэ была насквозь мокрой и порвана на спине в двух местах — по шву рукава и от ворота. Такое возможно лишь после оголтелой драки. Поэтому Не Минцзюэ сидел с образцовой осанкой почти у выхода. Лань Сичень развернул рисовый свиток и положил перед ним на полу.
Учитель меж тем закончил с затылком и перешел к характеристике фронтальных точек тань-чжун, чжун-вань и гуань-юань. Правая рука Минцзюэ машинально заскользила по груди, учитель заметил.
— Молодые господа Лань и Не сегодня будут заниматься только меридианами рук, — заявил он. — Все остальное они могут освоить в затворе, в свободное время.
Девушки снова подняли рукава, но их стрельбу глазами Не Минцзюэ не видел, так как смотрел в свиток. Наконец, началась практика.
Лань Сичень сдвинулся по диагонали, поскольку сидеть спиной к учителю было бы очень грубо. Минцзюэ кивнул на второй свиток:
— Что там?
— Это из дядиных запасов, — ответил Сичень. — Не могу отдать.
— А раскрыть можешь? — шевельнул рукой Минцзюэ. — Но если это секрет, не бери в голову.
Сичень подумал и раскрыл чуский шелк на своих коленях. Минцзюэ пробежал глазами начало, показал раскрыть дальше, еще дальше, наконец что-то его увлекло. Прошло некоторое время, прежде чем Минцзюэ поднял глаза и жестом показал, что начитался.
— Что думаешь? — спросил Сичень.
— Мало для хорошей инструкции, — ответил Минцзюэ. — Но подход ясен.
— Ты искал что-то конкретное?
— Ерунда, — поднял голову Минцзюэ. — Давай займемся точками.
…Позже, стоя на руках в цзинши
Не Минцзюэ, даже отмерив все положенные цуни
Потом они поменялись, и Сичень обнаружил, что его пальцы похолодели и дрожат. Это было неприлично, и, возможно, из-за этого сперва тоже ничего не выходило. Не Минцзюэ прикрыл глаза и сидел в позе алмазной медитации
Минцзюэ открыл глаза и мрачно смотрел на мучения Сиченя. Потом сгреб его и подтащил вплотную. Сичень, как и в прошлый раз, уперся руками в его грудную клетку.
— Тут тоже всего полно, — отметил Минцзюэ и потянулся к свитку.
— Это запрещено, — напомнил Сичень и опустил глаза. — Может быть позже…
— В затворе? — обхватил его руки Не Минцзюэ, его глаза смеялись. — Ну и где найти тот затвор?
— В такую погоду нигде, — здраво отметил Сичень.
— Продолжим? — выпрямился Минцзюэ, разжав пальцы.
— Нет. Я не найду через ткань, — не менее здраво ответил Сичень.
Минцзюэ молча оторвал себе рукав. Тот и так держался только спереди. Треск ткани привлек девушек, а всплеск их рукавов, словно с места сорвалась стая белых журавлей — учителя. Сичень не успел взяться за чужое плечо, как их выгнали.
И вот теперь Сичень почти час стоял на руках, чтобы нагрузка стерла все прежние ощущения. Только бы его поведение не дошло до дяди. Хотя при чем тут дядя. Он и так знал, что виноват.
Три года спустя, когда Лань Сичень смывал в реке кровь с раненого Не Минцзюэ, лаская его без всякого стыда, самозабвенно, до перебоев дыхания — он точно помнил, с чего все началось.
Но даже тогда он не знал, почему Не Минцзюэ проявил интерес к акупунктуре. Что искал в старом трактате. Сичень об этом забыл.
Он узнал о проклятии рода Не гораздо позже. Но тогда чуский шелк уже был недоступен. Он сгорел вместе с Облачными Глубинами, как и множество других диковин; Лань Сичень смог вынести лишь самое ценное — музыкальный фонд библиотеки.
_________________________________________________
Виды китайской каллиграфии:
➤ Кайшу (楷書, 楷书, kǎishū) - "Уставное", образцовое или регулярное письмо (насчитывает 1300 лет). Иероглиф компонуется в квадрат.
➤ Лишу (隸書, 隶书, lìshū) – «деловое» или «конторское письмо», предшественник стиля Кайшу. Называется также «цаньтоу-яньвэй» (蚕头燕尾) – «голова шелковичного червя – хвост дикого гуся». Стиль сформировался в период правления династии Хань (25-220 гг); им любят делать татуировки, рекламные вывески и заголовки солидных справочных изданий.
➤ Синшу (行書, 行书, хíngshū) - «ходовое» или «бегущее» письмо. Плавный, летящий иероглиф вытянут по вертикали; основной рукописный стиль.
➤ Цаошу (草書, 草书, cǎoshū) – «травяное письмо». Скоропись, которую вдруг не разберешь. Делится на три типа:
→ Цао-чжуань — скорописный вариант печатного письма;
→ Цао-ли — скорописный вариант делового письма;
→ Куан-цао — «бешеная скоропись», которую надо учить, как стенографическое письмо.
➤ Чжуаньшу (篆書, 篆书, zhuànshū) - «письмо древней печати». Те самые овальные буквы-пауки, которые часто встрачеются в китайских исторических фильмах и почти на всех алых печатях. Делится на два типа:
→ Дачжуань 大篆 (Большая печать);
→ Сяочжуань 小篆 (Малая печать) - продукт реформы первого императора Цинь.