ЧАСТЬ I
Глава 8,
где Гуаньшань не смог договориться
Наступил 15-й год шестидесятилетнего цикла — год желтого тигра, время инициатив, прагматизма, трудолюбия и добра. Все перемены, обещанные в этот год звездами, ведут к освобождению и новым горизонтам, а любые начинания сулят успех.
Но для Мэн Яо даосские календари не работали. Они вели себя так же, как все другие авторитетные явления в жизни: они лгали.
После нового года Мэн Ши начала плохо кашлять, на что хозяйка цветочного дома пожелала ей сдохнуть или выметаться вон. Никакие инициативы тут не помогали, и перед Яо встала дилемма: заменить мать либо найти работу в городе. На тяжелую работу с оплатой серебром можно было не рассчитывать. Месяц Яо ошивался на постоялом дворе, помогая прачкам и посудомойкам за еду. Деньги водились в других местах. Например, несколько монет могло стоить написание любовного письма или тайная доставка сообщения. Еще лучше оплачивались торговые махинации.
Правка и подделка счетных книг, чудеса бухгалтерии, раскрывали реальные перспективы. Конечно, на такую работу нельзя было устроиться без проверки. Тут Яо проявил себя с самой лучшей стороны. Он был молчаливым, услужливым, все схватывал на лету и хорошо считал. Он не сдавал заказчика и прикидывался немым, когда его били и грозились зарыть за городским кладбищем. Не последним качеством оказался хороший почерк, который мог меняться в любую сторону, чтобы обмануть даже бывалые глаза.
К началу лета Яо имел стабильный заработок, чтобы содержать мать; хватало даже на лекарства. Но лучше не становилось. Гордость Мэн Ши за сына, который все же вылез из бордельной ямы — призрак независимости — все чаще сквозила в ее разговорах с хозяйкой или оборачивалась резкостью с клиентами. Клиенты давно были низкосортными, но теперь унизительно потакать быдлу Мэн Ши не видела смысла. Она знает, что такое уважение к ней и ее искусству! И способна сама заплатить за стол и кровать!
Хозяйка грубо дала понять, что просто выкинет Мэн Ши в канаву вместе с ее отродьем. Этого допускать было нельзя: Мэн Яо зарабатывал не настолько хорошо, чтобы снять комнату в городе. Мэн Ши все же привыкла к определенному уровню жизни. Спать на соломе и есть черствые лепешки, как нищенка, она бы не сумела.
Успех в начинаниях, сулимый календарем, оборвался в тот день, когда пьяный клиент матери начал издеваться над ней еще в комнате, а потом выволок в коридор. Соседки вывалили из комнат поглазеть, и в их замечаниях сквозил такой яд, что болели уши. Поминали брачный паланкин и даосское вознесение, а также святую Гуаньинь, что, как известно, ублажала мужчин даром. Но богиня таким образом лечила мужчин от полового бессилия, а Мэн Ши, оплывшая кобыла, напротив. Но страшней всего был смех. Сила и молодость смеялась над бессилием и бесчестьем просто потому, что могла.
Мэн Яо бросился помогать матери, но лишь добавил перца в веселье: пьяный мужик, разъяренный словами о половом бессилии, столкнул его с лестницы. Как Яо не сломал себе шею, осталось загадкой.
Когда мужик спускался вниз, волоча Мэн Ши за волосы на улицу, он походя отпихнул Мэн Яо ногой. Мэн Яо не успел отползти в сторону, инстинктивно спрятав под животом руки. Руки были источником заработка.
На улице тут же возникла толпа улюлюкающих зевак, и казалось, дни Мэн Ши сочтены. Мэн Яо выскочил туда, плача и проклиная сброд, колотя мужика в могучую спину, отлетая и падая, снова вставая. Мать была совершенно голой, и Яо понимал, что она его видит. И сгорает со стыда.
Наконец из борделя вышла ярко накрашенная Сиси, которая не застала предыдущей сцены, так как обслуживала богатого торгаша. Торгаш не чаял в ней души и таскался сюда уже полгода. Он пил за троих, хвалил высокие стандарты и оставлял хорошие чаевые, так что статус Сиси был высок.
Сиси уперла руки в боки и отчитала толпу, пьяного мужика и городские власти, напоследок предложив всем скинуться за просмотр. А иначе она позовет стражу, и тогда раскошелится даже тот, кто ничего не разглядел.
На крик Сиси вышла хозяйка, чтобы сохранить лицо и дать понять: претензий к клиенту нет. Сиси накрыла Мэн Ши своей прозрачной накидкой и повела внутрь. Толпа рассеялась, но перед глазами Мэн Яо все еще рябило.
Он впервые не знал, как предстать перед матерью. В ее взгляде на улице было что-то незнакомое. Наверное, тень смерти. Желание умереть и не видеть Яо. Смерть была лучше, чем видеть Яо. Или, вернее, смерть была лучше, чем предстать перед сыном такой.
Свою следующую получку Яо отдал Сиси. Она была единственной, кто проявил добро, как и обещал даосский календарь.
Мэн Ши после случившего так и не оправилась. Она все сильнее кашляла и пребывала между сном и явью, называла себя достопочтенной сянжэнь. В своем воображении она жила в сказочном дворце, окруженная слугами, так что клиенты теперь брали ее забавы ради — уморительно слушать, как шлюха во время этого дела перечисляет блюда имперской кухни.
Яо договорился с Сиси. Все имущество Мэн Ши перейдет к ней плюс денежная премия.
К концу года Мэн Ши умерла.
Могла ли именно так выглядеть обещанная катастрофа, ведущая к освобождению и новым горизонтам?.. Яо об этом не думал. По нарядно украшенному к новогодним праздникам Юньпину он шел за погребальной повозкой к тому самому кладбищу, за которым его грозились закопать. Никто не стал бы держать труп в доме на новый год.
Повозка ехала по окраинам, в объезд убранных красными гирляндами лавок и золотых карпов, свисающих между домами. Вместе с Яо повозку сопровождала Сиси. Она бросала на землю бумажные деньги.
…Когда выносили тело, любопытные соседки по недосмотру тут же начали теребить вещи Мэн Ши. Сиси обложила их отборной бранью, выгнав прочь, однако успело выясниться, что у Мэн Ши за ширмой был тайник. Там находились золотые украшения, отрез дорогой парчи и пара нефритовых заколок — наследство Мэн Яо. На эти средства он мог покинуть ненавистный Юньпин, чтобы никогда его больше не видеть, и переехать во дворец, положенный ему по рождению.
Наступил 16-й год шестидесятилетнего цикла — год желтого кролика, приветствующий все виды общения и досуга, а также сулящий укрепление центров власти. Скрытые угрозы в этот период отходят в тень, так что мудрые люди вкладываются не в дипломатию, а в шпионаж. Прекрасный год для обучения, судьбоносных знакомств и долгосрочного планирования.
* * *
Чем взрослее становился Не Минцзюэ, тем больнее становилась жизнь. Пока он был юн — то есть сразу после смерти отца — вокруг постоянно клубились тучи. Побочные ветви клана Не из года в год рассматривали способы сбросить или уничтожить нового Главу, пока он не вошел в силу, и самим занять правящее место. Мелкий Хуайсан был призван стать ширмой, легитимным преемником, а на деле просто телом, из-за спины которого можно творить, что пожелаешь.
Управляемого мальчика, к тому же, всегда можно убрать. Случайная смерть слабака никого не удивит.
Наносить превентивные удары по подстрекателям было мерзко, но необходимо. Все они честно смотрели в глаза, на прямые вопросы отвечали лояльно, все они считались верными и смелыми, открытыми людьми, родичами, братьями — но всё это не имело никакого значения в битве интересов. Борьба за влияние — самая беспринципная вещь на свете.
Не Минцзюэ четко понимал, что должен стать скалой, которую не пробить и не сдвинуть — тогда у злопыхателей кончится запал, придет признание, а значит сегодняшние недруги были учителями, просто это не то обучение, что в Гусу.
С яростью и злостью на жизнь хорошо справлялась сабля Бася. Она делала злость безличной и праздничной, а если на саблю попадала кровь самого Минцзюэ — несла глубокое удовлетворение.
К несчастью, она ничего не могла поделать с самой страшной ненавистью Не Минцзюэ — ненавистью ко лжи.
* * *
Люди всегда лгут от страха — это правило высечено в камне, и жизнь его постоянно подтверждала. Даже военная хитрость — следствие боязни поражения — не была исключением. Люди лгали, чтобы избежать наказания или не остаться без выгод. Лгали, чтобы о них не думали плохо. Лгали, чтобы сохранить благополучие. Многие иллюзии в жизни держались на лжи.
Тем страшнее для Минцзюэ выглядело постоянное вранье Хуайсана. Чего он боится?..
На первый взгляд, ответ прост: боится осуждения, чужого гнева, своей никчемности и силового вмешательства в привычный ход вещей. То есть Хуайсан боится своего брата.
Однако на второй взгляд картина оказывалась много сложней. У всех в этом мире есть свои обязательства. «Старший брат должен быть добрым, младший — почтительным». Это значит, что старший должен думать о будущем младших членов семьи. Когда ребенку пять лет — нужно думать о том, что с ним станет в десять, а в десять — о том, что случится в двадцать. Поэтому детей отправляют учиться, тренируют их волю и ум, учат ответственности. Одним словом, возвращают их в реальность. Прививают им моральные качества и верные представления о добре и зле.
Затянувшееся детство Хуайсана запирало Не Минцзюэ в роли контролера, насильника и деспота. Не Минцзюэ должен был оставаться бессмертным и готовым к броску, у него не было права ни на ранение, ни на печаль, ни на превратности войны. Словно он последний человек на земле, после которого все пойдет под откос.
«Там, где кончается терпение, начинается выносливость», — гласил устав Цинхэ. Еще он утверждал: «Невозможно победить того, кто не сдается». Но нигде не говорилось, что делать, если сдаваться не намерен никто.
Хуайсан сопротивлялся всеми способами, что дала ему природа: не держал обещаний, терял оружие и полезные книги, игнорировал тренировки, прикидывался забитым и несчастным, легко плакал и очень много врал. Его золотое ядро было все еще не сформировано, и обещало быть крайне скромным в будущем. Хуайсан был бездарен в самом черном смысле слова: он знал, что посредственен как заклинатель, и отступил еще до начала трудностей. Он сделал собственную бездарность своей визитной карточкой.
Можно было изо дня в день ждать его на плацу, выбрасывать его игрушки, ломать кисти, оставлять его в зале предков на коленях на двое суток, бить его в ответ на обидные, вздорные слова — понимания это не прибавляло. Хуайсан не слушал Минцзюэ, потому что больше всего боялся взрослеть. Видимо, эта мука была горше побоев, и страх перед старшим братом оказывался куда меньшим, чем страх перед собственной судьбой.
Не Минцзюэ не мог постоянно давить, ломая волю брата, и получать в ответ глухую стену. Глухая стена — это не только препятствие. Это само по себе обвинение. Тот, кого любят и кому доверяют, не остается за стеной.
Воспитание оказалось адом. О себе самом Минцзюэ ничего подобного не помнил. Конечно, ему доставалось в детстве от отца, но отец был непререкаемым авторитетом, и Минцзюэ бы не посмел ставить его методы или выводы под сомнение. Хуайсан же оспаривал выводы Минцзюэ, и делал это не столько в лоб, сколько окольными путями.
Никто не хочет быть плохим, жестоким глупцом. Шепот сабли и так напоминал о неотмщенном отце, убитых союзных кланах, нечестивых сговорах и сотнях вороватых трусов под защитой закона, без которых мир только выиграет. Не хватало добавить сюда ярость на члена семьи.
Минцзюэ нанял Хуайсану учителя — одного из старейшин ордена, который дожил до своих лет лишь потому, что не смог восстановиться после ранений. Опыт ценнее ловкости рук, так что человек был уважаемым и вполне авторитетным. Учитель увез Хуайсана в горы. Минцзюэ поклялся не вмешиваться в его подход.
Увозили Хуайсана еще затемно, связанным, накаченным сонным отваром, с заткнутым ртом.
Не Хуайсан был рожден вторым господином Цинхэ Не. Если ради этого от его общества и привязанности нужно отказаться — что ж, такова жизнь.
* * *
Прошедший год для Лань Сиченя оказался бурным. В Гусу на обучение прибыло много молодежи, в том числе юные господа из Великих кланов Ланьлин Цзинь и Юньмэн Цзян. Отношения между наследниками опять оказались натянутыми, хотя и не как в прошлый раз. Снова все по пять раз читали правила на стене, морщили носы, выражали высокомерное недовольство. Снова кого-то били на дворе, и снова дядя «проговаривался» о целебном источнике.
Неожиданно в скандальную историю оказался замешан брат Сиченя Лань Чжань, которого теперь все называли «Ванцзы». Всегда меланхоличный, молчаливый и праведный А-Чжань столкнулся с наследником Цзянов — востроглазым Вэй Усянем, приемным сыном главы. И разбил об него свое спокойствие.
В первый же день поддавший Вэй подрался с А-Чжанем на крыше учебного корпуса, причем после отбоя. Подрался на мечах, а это уже серьезно. В результате обоих заперли в архивном зале переписывать правила (сто раз!), что вылилось в новую ссору.
Молодой Вэй доставал А-Чжаня по всем фронтам: задирал его, как старого знакомого, фамильярничал, подкидывал дурные картинки, постоянно попадался с вином, провоцировал терять самообладание. И получал от происходящего огромное удовольствие.
Про картинки и вино Сичень уже все понимал — так ищут родства и намекают на близкие, доверительные отношения. А может быть, сознательно изучают слабости, чтобы потом использовать человека. Но Вэй Усянь не отличался коварством: он просто каждое утро исправно вился рядом с А-Чжанем, самозабвенно смеялся, подпрыгивал, как щенок, которого пустили резвиться на свежий снег. А потом случалось непотребство номер тридцать два (запрещено шуметь!) или номер сто девятнадцать (запрещено портить имущество!)
В жизни Лань Чжаня началась полоса наказаний.
Это не походило ни на вражду, ни тем более на дружбу, а похоже было на испытание. На ту самую Кару Небес.
…От Вэй Усяня у дяди дрожала губа. В краткий срок тот нарушил столько правил обители, что вопрос следовало поставить ребром. На уроках молодой Вэй делал странные умозаключения о полезности энергии инь (что, как известно, пристало лишь демонам) или способах получения добра из зла (крайне спорно даже в применении к ядовитым травам!). Судя по всему, люди были для него забавой, а вековые устои Дао — сомнительным пережитком.
Его приемный отец Фенмянь приезжал беседовать с дядей. Оба согласились, что Вэй Усянь таланлив и амбициозен. К тому же, еще ребенок. Было понятно, что ребром вопрос не поставят.
Лань Чжань должен был набраться терпения и взять ситуацию под контроль. Но в присутствии молодого Вэя А-Чжань менялся: было видно, что он раздражен, неустойчив и хочет убивать.
Разумный дядя повел себя, как пристало: он взыскивал с А-Чжаня за промахи и ходил к нему читать морали: не следует водиться с недостойными людьми! Лань Чжань был полностью согласен, но неуправляемый поток уже нес его в новое русло.
* * *
В этом году Сичень редко задерживался в Гусу. Он проводил дни в разъездах, визитах и переговорах, словно пробуя на вкус будущую роль Главы.
Малые кланы в зоне влияния Гусу Лань хотели защиты или хотя бы определенных гарантий (то есть ждали, что Гусу пошлет сюда своих бойцов). Говорили, что единоличная власть милостива лишь к лизоблюдам и родственникам, слабые же кланы скоро загнутся и пополнят ряды бродячих заклинателей, которых можно перешибить метелкой. Раньше вырезать целый род до последнего ребенка считалось преступлением. А теперь это закон о бунтовщиках, сиречь праведное дело. Есть ли в Гусу люди и силы, способные это переломить?..
Еще говорили, что суть новой политики — сбор духовных диковин и истребление несогласных, а вовсе не защита простого люда от темных сил. А ведь именно последнее определяет путь совершенствования! Кроме того, уже сейчас на услуги заклинателей повышаются расценки, поскольку диктуются силовым центром. Если так пойдет — народ просто будет иметь очередной огромный налог, один по всей Поднебесной. А кто не сможет заплатить — пусть умирает от ходячих мертвяков. Еще и помогут.
А если хочешь зарабатывать по старинке, своим ходом — то приходят отряды Вэнь и превращают дом в пепелище.
Все это походило на старый добрый корпоративный сговор, организованный Вэнями для собственной выгоды. Орден Вэнь уже создал самую крупную формацию из всех, что есть на памяти. Как Великие Кланы собираются с этим разобраться?..
Ответов у Лань Сиченя не было.
Неизвестно, были они хоть у кого-то. Все так запуталось. Моральное учение, которому следовал Сичень, утверждало, что достаточно быть добродетельным, послушным, уважать старших по возрасту и статусу, не осуждать других, в разномыслии искать единство. Умиротворять нравы. Следовать путем гармонии. Тогда хулы не будет.
Общество — это большая семья, где правитель подобен отцу. Отцу видней. Человек от природы разумен и благопристоен. Есть, конечно, подлый люд, который зол — то тогда разумность и пристойность должны быть ему привиты путем воспитания.
Выходило, что все недовольства, догадки и жалобы идут от недомыслия и подлости людской. Беседы с населением оставляли в душе Сиченя чувство поражения — но, вероятно, это и есть испытание мудреца.
Великие Кланы не желали обсуждать эти темы, отмалчивались: высказать неодобрение Вэням вслух значило засомневаться в той политике, с которой намедни сами же согласились.
Как же свежо и вдохновляюще звучали на этом фоне слова: «Мочить к чертям собачьим!» Вот именно, мочить!
Не Минцзюэ был отдушиной, и лишь рядом с его радикальными доводами мирные слова Сиченя играли всеми красками, были уместны.
* * *
Совет в Ланьлине в этом году был роскошным и показывал, что все идет как надо. Дворец Золотой Чешуи сиял, пионовый сад сиял, даже крыша Зала Вечного Благоухания, подсвеченная вечерними фонарями, сияла.
Оставшаяся внизу чернь должна хорошо понимать, к чему стремиться.
Не Минцзюэ явился на совет хмурым, но не из-за не Вэнь Жоханя.
Все кланы в мире заклинателей были повязаны друг с другом старыми и новыми родственными связями. Люди из Цинхэ были женаты на девах из Ланьлина, Цишаня и Юньмэна, дочери Цинхэ были выданы замуж туда и сюда, и малые кланы охотно участвовали в этой лотерее, так как каждый жаждет иметь сильного покровителя — гарант хорошей жизни.
На Совете заслушали краткие отчеты о пользе преобразований. После чего сразу зашел разговор о помолвке наследника Ланьлинь Цзинь (молодого господина Цзысюаня) с дочерью Цзян Фенмяня (молодой госпожой Юньмена Цзян Яньли). Жены Глав орденов решили это между собой.
Новость встречали радостно, с нотой заискивания. Еще два Великие Ордена отныне связаны! Хотя все понимают: богатый Ланьлин снизошел к тихому Юньмэну, ведь дева будет супругой будущего Главы! Поистине благой год, время процветания!
…Если Цзян Фенмянь еще имел сомнения, поддерживать ли Вэней (которых полностью поддерживает Ланьлин) — теперь ему подрезали крылья.
Но Минцзюэ хмурился не поэтому. Во второй половине Совета разбирали правовую тяжбу. Орден Ланьлин выставил претензию к ордену Не, так как заклинатель Не Чунго из Цинхэ зарубил заклинателя Цзинь Шияна из Ланьлина. Закон требовал, чтобы заклинатель Не был выдан и казнен, так как семья погибшего требует возмещения.
Началось разбирательство. Выяснилось, что заклинатель Не зарубил заклинателя Цзиня в ответ на то, что заклинатель Цзинь оскорбил и унизил жену заклинателя Не, деву из Юньмэна. Дева в результате покончила с собой. Причиной оскорбления стало то, что дева требовала от клана Ланьлинь Цзинь справедливости по старому долгу. Якобы Ланьлин присвоил себе родовой артефакт ее матери, а когда заклинатель Цзинь все опроверг — обвинила Ланьлин в воровстве. Таким образом, заклинатель из Ланьлина просто ответил на беспочвенное обвинение.
Дело с этим артефактом оказалось давно забыто, долги много раз списались и компенсировались. А дева накрутила сама себя. Свое имя она очистила самоубийством, так что действия ее мужа Не — совсем другое, новое преступление.
Имеет ли Юньмэн претензии к Ланьлину? Будет ли Цинхэ утверждать, что убийство не преступление? Таким образом, виновный очевиден, а остальное нужно как можно лучше замести под ковер.
Много лет назад похожая история случилась с отцом Не Минцзюэ.
Заклинателя из клана Аньпин Жун*, рядом с Цинхэ, клан Цишань обвинил в каких-то махинациях. Его схватили для признания вины, иначе вся его семья пострадает. Но заклинатель Жун не желал брать на себя чужие грехи и умер в процессе дознания. Его жена вместе с дочерью теперь подпали под уложение «пострадает вся семья», Цишань мог распорядиться ими как преступницами. Госпожа Жун обратилась за помощью к Цинхэ Не, чтобы ее хотя бы спрятали. Один из заклинателей укрыл ее в горах. Это стало известно Цишаню. На совете в Гусу вопрос подняли так: либо клан Не выдает преступную Жун с дочерью и своего заклинателя, либо весь клан Аньпин Жун отходит в ведение Цишаня как компенсация.
Главой судебного разбирательства был вайшэн** тогдашнего главы Лань, святой и бездетный мудрец. Он провел образцовое разбирательство, соблюдая букву закона. По закону семья преступника считалась его пособником, и помощь ей тоже являлась преступлением. Госпожа Жун должна быть продана либо казнена — на усмотрение потерпевшей стороны, а заклинатель Не забит до смерти.
Вина женщины заключалась в том, что ее идиот-муж не признал обвинений, хотя ему это ничего не стоило. Так гордыня и эгоизм губят людей. Именно муж, заклинатель Жун, оказывался виноват в бедствиях своей семьи. Чтобы обвинять других — например, неправомочные действия Цишань — надо иметь доказательства. Если орден Не имеет претензии к Цишаню — это новое дело, и данная тяжба будет разобрана отдельно.
Поняв, что она будет продана в чайный дом, госпожа Жун покончила с собой.
В детстве Минцзюэ думал, что с ним-то точно ничего такого не будет. Он бросится на защиту, будь перед ним хоть Сто Великих Кланов, разнесет всех и спасет своего человека.
Но увы.
*Клан Аньпин Жун — 安平荣 (Ānpíng Róng) — находится в Хэбэе (Цинхэ Не)
**вайшэн — 外甥 (wàisheng) — сын сестры
* * *
Пионы в Ланьлине цвели круглый год, даже зимой их поддерживало тепловое поле ци. Конечно, так было не во всем Ланьлине, а лишь вокруг резиденции Цзинь, где в почву были вложены духовные камни.
Дворец Золотой Чешуи имел несколько пагод с черепицей, крытой листовым золотом. Словно на крышах лежат большие карпы с блестящей чешуей. Дворец копировал императорскую резиденцию с той же длинной лестницей, украшенной по центру полотном орнамента, словно рельефным ковром. С площадью перед дворцом, полной белых цветов. Высокая платформа, где располагался дворец, имела веранды, павильоны и внутренние дворы, но все это было резным и легким, открытым глазу.
Говоря простым языком, укрыться на территории резиденции было негде. Разве что во внутренних покоях, полных секретных комнат и тайн. Но большое количество слуг намекало, что ничто не останется незамеченным.
Позади дворца был разбит сад с карповым прудом. Сюда могли входить только члены семьи Цзинь и их особые гости. Здесь стояла пара чайных беседок, одна с символикой осени, другая — весны. В саду тоже цвели пионы, но изящные деревья тут и там давали изменчивую тень.
Ночью после Совета Сичень взлетел на крышу дворца — это было единственное место, где он мог остаться наедине с собой и спокойно обдумать происходящее. Судебное разбирательство было тяжелым, воздух вокруг Не Минцзюэ налился грозовой тяжестью, а гул его сабли перекрывал даже громкую речь. Удивления достойно, как он не сорвался.
Сичень хотел избежать слежки. Он знал, что она есть: какие связи завел будущий Глава Гусу Лань, каковы его предпочтения, кто входит в круг неформального общения. С кем он будет упражняться в дипломатии за чайной доской, с кем на террасе станет разглядывать горизонт. С Не Минцзюэ происходило то же самое, хотя при его характере он мало что замечал.
Флейта Сиченя помогала успокоить мысли. Сейчас с одинокой крыши она пела о недостижимом и желанном — о белых туманах, взмывающих ввысь журавлях, мирных снегопадах, приюте отшельника и луне над горной заставой.
Это были песни царства Чу, не обладающие духовными чарами. Но прозрачный голос сяо наполнял воздух той особой безмятежностью, что доступна лишь небожителям.
Вдруг позади дворца, в сумраке сада, что-то сверкнуло. Сичень присмотрелся: в одной из чайных беседок стояла знакомая фигура, почти скрытая тьмой. Как такое может быть?.. Но блеск знакомой сабли говорил, что ошибки нет.
…Минцзюэ был нетрезв, хотя это никогда не мешало ему четко выражаться. Оказывается, Цзинь Гуаншань распивал с ним здесь чаи и персиковое вино, дабы задобрить после судебного разбирательства. Старый лис Гуаншань прощупывал почву и не желал нажить личного врага. Ведь все понимают, что в присутствие Вэнь Жоханя не следует делать скидок и давать привилегии одним перед другими, и так далее.
Сичень взял Минцзюэ за руки, выражая поддержку. Минцзюэ не ответил на рукопожатие.
— Брось, — ответил он. — Но я рад, что ты здесь. Только не играй на флейте. Лучше выпьем!
— Чем не угодила моя флейта? — Сичень, смеясь, присел на скамью и спрятал руки в рукава.
— Не люблю, — сказал Минцзюэ. — Свистит, как по покойнику. Так ты выпьешь со мной?..
…Ясно, что беседу о покойниках нельзя было поддерживать. Боль еще свежа.
— Брату известно, — улыбнулся глазами Сичень, — что вино мне запрещено. Я не переношу алкоголь.
— Ну да, — отвернулся Минцзюэ и взял распечатанный кувшин. — Кстати, всегда было интересно: ты помнишь, что делаешь, когда выпиваешь?..
Сичень изменился в лице. К счастью, темнота скрывала его мимику, к тому же в этот момент Минцзюэ опрокинул в себя кувшин (из того вытекло лишь несколько капель).
— Ну так что? — отставил кувшин Минцзюэ. — Мой вопрос слишком личный?..
— Я сделал что-то ужасное? — глухо спросил Сичень.
— Я нравлюсь тебе как мужчина? — напрямую спросил Минцзюэ, приблизив шальные глаза.
Сичень рывком встал и развернулся к зарослям. Что он должен сейчас сказать? Что мог сказать? Любой конкретный ответ перечеркивал все, что успело возникнуть, лишал будущего искреннюю приязнь. Утвердительный ответ полностью уронит его в глазах названного брата. Словно Сичень преследует Минцзюэ из-за своей безнравственной жажды. Отрицательный ответ убьет все остальное.
— А-Хуань, — низкий, приглушенный голос Минцзюэ проник в самое сердце и производил там разрушения.
Сичень молчал, словно его парализовало. Являлось ли это тем ответом, который мог удовлетворить?.. За своей спиной он слышал дыхание Минцзюэ, и если бы оно приблизилось, ноги Сиченя бы подкосились. Он вцепился в перила.
— Я понял, — после паузы хрипло произнес Минцзюэ. — Не бери в голову.
— Так что ужасного я сделал? — выдавил Сичень, закрыв глаза.
У тебя есть секрет, — судя по всему, Минузюэ распечатал новый кувшин. — Пусть он будет и у меня. Он умрет между нами.
— Я предосудительно повел себя в Цинхэ? — в отчаянии спросил Сичень, так как остановиться теперь не получалось. Надо было все прояснить.
— Я спросил, чтобы понять, чего хочешь ты, а чего вино в тебе, — отозвался Минцзюэ. — И понял, что пить ты не должен. Мы близкие люди, но не одинаковые. Впредь не стану…
Сичень быстрым шагом достиг стола и выхватил у Минцзюэ кувшин.
— Я выпью! — выкрикнул он и разом влил в себя половину.
Минцзюэ даже пошатнулся. «Что теперь?» — усмехнулся он, привалившись к опоре. Опора опасно скрипнула.
— Ты единственный человек, с которым я откровенен, — поставил кувшин Сичень. — Но я так и не сказал дяде, что мы стали названными братьями. Как тебя, прямого и честного человека, может интересовать мнение такого, как я?..
— Че-го? — качнулся Минцзюэ, опора снова заскрипела. — Тебя только это смущает?..
— Я знаю, что предлагал тебе свою ленту, — закусил удила Сичень. — Не помню, но точно знаю. Это как для тебя вскочить на коня. Ты сделаешь это даже в бреду. Сейчас я снова хочу это сделать. Но ты ее отверг. Каких признаний ты ждал от меня после этого?..
Минцзюэ потянулся было к кувшину, но вместо этого ударил кулаком по перилам.
— То есть братские узы для тебя просто извинительный жест? — мрачно спросил он. — Ты хотя бы помнишь наши клятвы?..
— Ненавижу тебя, брат, — облокотился руками на стол Сичень. — Я буду драться с тобой, пока ты не запросишь пощады!
— Вот оно что, — кивнул Минцзюэ. — И правда, непереносимость организмом. Ну какой я дурак.
— Поднимай свою саблю! — перемахнул через стол Сичень.
Бася сверкнула золотом и зеленью, блокируя атаку, и последующий фрагмент выпал у Сиченя из памяти.
* * *
Второй день Совета был посвящен новым расценкам на заклинательские услуги и мерам против недовольных. Вэнь Жохань руководил собранием, исключая все сомнения: Цзинь Гуаншань, чьи амбиции и возможности известны, фактически отдал Жоханю роль хозяина на собственной территории. Большего признания и не требовалось.
Совет закончился впечатляющим пиршеством, призванном оставить самое лучшее впечатление.
Глоток сливового вина никак не сказался на Лань Сичене, откуда следовало, что тренировки дают результат (не важно, что присутствующие старейшины Гусу подумали об этом). Правда, такой тип потребления алкоголя требовал траты ци, но в будущем это всего лишь вопрос духовных накоплений.
Сегодня Минцзюэ рано покинул пир, чтобы не лгать в глаза Вэнь Жоханю. Новый день — новые трудности.
Лань Сичень застал его под правой террасой, фактически уже вне дворца. Видимо, тут дагэ решал, прилично ли отбыть домой без прощания. Его одежда на левом плече была разрезана, кровь впиталась в черную ткань. Что бы это значило?.. Уже успел схлестнуться с кем-то?..
— Знаю, здесь собрались сплошь миротворцы, — устало сказал Минцзюэ, — и эрди один из них. Ответь, тебе и правда всё по душе?..
…Над Ланьлином плыл золотистый закат. Перед Минцзюэ расстилалось широкое поле белых пионов. Сичень машинально сорвал один.
— Довольно тошно, — признался Сичень, комкая в пальцах бутон. — Но я не могу ничего сделать. Все надеются, что ситуация нормализуется, если не усложнять. Люди не хотят войны.
— Если мы не объединимся против того, что ненавистно, — гнул свое Минцзюэ, — нас передавят по одиночке. Твои дети будут подданными Вэнь. Твой младший брат не увидит того мира, который знаем мы. И не скажет тебе спасибо.
В глазах Сиченя стыла тоска. Склон лестницы отбрасывал на плечи Минцзюэ глубокую тень.
— Известно, — Сичень поднял взгляд на пустые террасы, — что проще отсечь больную часть, чем загубить целое. Но никто не хочет взять нож, брат. Если я возьму его — кто, кроме тебя, меня поддержит?.. Даже мой дядя станет мне врагом.
— Война уже идет, но на чужих условиях, — Минцзюэ вырвал замученный бутон из пальцев Сиченя и выбросил. — Что ты сделаешь, если она придет и в твой дом?
Где-то наверху, на террасах, раздался звук колокола — официальный пир закончился, началась неформальная часть.
Ответ был давно готов.
— Если начнется война, — Сичень взял Минцзюэ за локти, — я хотел бы быть твоим стратегом.
Минцзюэ застыл. Потом расхохотался.
— И какое у тебя есть решение, чтобы перехватить инициативу?.. — прямо спросил он.
— Объединение малых кланов под одним флагом, — прищурился Сичень, наблюдая бег собственных мыслей. — Для этого нужно, чтобы у людей не осталось выбора. Они должны потерять надежду и видеть выход лишь в открытом сопротивлении. И, конечно, нужен победоносный генерал, который примет на себя удар.
— Без альянса Великих Кланов никакого объединения не будет, — уверенно ответил Минцзюэ. — Мы оба были на Совете. Великие Кланы не вмешиваются. Значит ли это, что надо отнять надежду и у них?..
Волосы на затылке Сиченя шевельнулись. Как они успели договориться до подобного?..
— Цишань слишком умен, чтобы это допустить, — заметил Сичень. — Хотя и у него есть слабое место. Вэнь Сюй.
— Что ж, не я начал это! — Минцзюэ вышел из теней и окинул взглядом море цветов под ногами. Сталь его сабли в закатных лучах отливала красным.
…Сичень ощутил приступ дурноты, когда Минцзюэ, не оглядываясь, пошел поперек пионового поля вдаль от дворца Сияющей Чешуи. Пионовое поле было густым, словно пенные волны. Чистым, как горный снег. Оно одуряюще пахло нежностью и роскошью, и всеми привилегиями хороших людей.
За спиной Минцзюэ в море цветов оставалась широкая темная колея.
* * *
Война началась через год. Не Минцзюэ стал ее генералом, главой освободительного альянса, смертоносным Красным Жалом.
Лань Сичень — блистательный Цзэу-цзюнь — стал его стратегом.
____________________________________________________________
Репертуар Лань Сиченя:
• «Yú gē» — 漁歌 — «Песня рыбака»• «Féng xuě sù fúróng shān zhǔrén» — 逢雪宿芙蓉山主人 — «В метель заночевал у хозяина горы Фужуншань»
• «Guān shān yuè» — 關山月- «Луна над горной заставой»
• «Hè chōng xiāo» — 鶴衝霄 — «Журавль взмывает в небо»
• «Jì yǐnzhě» — 寄隱者 — «Пристанище отшельника»
Не все они принадлежат царству Чу, но все входят в сборник классических песен для флейты сяо и гуциня.
______________________________________________
Примечания:
Ланьлин - 兰陵 (Lanling) – можно перевести как «Благоуханный холм»; «Гробница орхидей»; «Могила многочисленного потомства».
Имя клана Цзинь 金 (jīn) имеет множество значений, главные из которых - золото, деньги, богатство, звон металла или звон музыкальных инструментов.
Резиденция ордена: 金鳞台 – Цзиньлин тай (Jīnlín Tái), дословно: Дворец/Башня Золотой Чешуи.
В некоторых онлайн-версиях была опечатка, либо автор канона не сразу определилась с названием Башни: "линь" изначально был записан как 麟 "цилинь" вместо позднейшего 鳞 "чешуя" (или "чешуйчатые": рыбы, земноводные; также драконы). Таким образом, в раннем онлайн-варианте была Башня Золотого Цилиня. Но в более поздних печатных изданиях автор новеллы заменила цилиня на чешую. Карпа-кои переводчики на английский выбрали, потому что он покрыт чешуёй и по легенде может со временем превратиться в дракона. Так Цзинлиньтай в переводах стала Башней Золотого Карпа.