ЧАСТЬ II
Глава 12,
где Яо улыбается удача
Примечания:
Карты военных действий -
Не Минцзюэ не мог вести желаемых боевых действий, так как силы Вэней и численно, и территориально превосходили его возможности. Поэтому части Не Минцзюэ стремительно перекидывались с одного участка на другой, не пользуясь плодами побед и не закрепляясь. Страшная битва при Хуанхэ стоила многих жизней, но потери Вэней казались больше: армия Цинхэ не оставляла за собой трупов из опасения, что их превратят в нежить. Потому со стороны нельзя было подсчитать урон.
Кроме того для пущей лихости отряд Не, переодетый в местный сброд, перед атакой сумел сжечь вэньский провиант и разрушить тракт, по которому местные доставляли Вэням продовольствие. Тракт принадлежал Гуаньшаню, как и весь район, но на войне как на войне.
В этом месте у Вэней и их союзников были дозорные башни. Пожар продовольствия ненадолго отвлек караул, после чего все было обстреляно амулетами с воздуха. Нападение, как водится, случилось внезапно, глухой ночью, под ласковую морось дождя.
В свете занявшихся башен орущая мясорубка выглядела как преисподняя. Пламя вокруг, отражаясь в реке, меняло цвет, поскольку заклинатели армии Не применили какие-то тайные техники, залившие всё синим и желтым огнем, а Вэни в ответ — свои. Выкипающий дождь давал обильный пар, в котором смешались отрубленные головы и руки, и только победный крик Не Минцзюэ давал какой-то ориентир.
Мэн Яо находился в пехотном строю, который вступал в бой после прорыва. Пехоте достались дезориентированные и злые враги, которых следовало «дорезать». Этим Мэн Яо и занимался — дорезал раненых, так как против здорового и хорошо вооруженного воина шансов не было. Но так думали не все: многие сложили головы из пустой удали или слепого следования приказу. В то время как прикидываться мертвым и использовать военную хитрость никто не запрещал.
Под утро стало ясно, что Не Минцзюэ отбыл в неизвестном направлении с половиной сил, а дымящийся берег остался в распоряжении доверенного командира. Тот отдал приказ отступить, забрав мертвых и раненых.
До полудня Мэн Яо таскал тела, в том числе те, что накануне плевались в него непотребством. «Жив, трусливый сученыш?» — процедил один из вчерашних шутников, зажимая разоренный бок. «Ты скоро поправишься», — солгал Яо.
* * *
Через двое суток силы Вэней получили подкрепление. Его пригнал лично сын Жоханя Вэнь Сюй, горящий мщением. Говорили, он набит амулетами и артефактами, а его позолоченный меч Чушэн не знает поражений. Потому он непобедим, а мы все умрем.
Неспособных сражаться к этому времени отправили в Цинхэ, а те, кто стоял на ногах, были спешно залатаны. Оказывается, не всем дано исцелиться с помощью ци. Помогая лекарям (в основном приходилось носить воду и записывать имена в свиток), Мэн Яо познакомился с обезболивающими амулетами. Даже нарисовал несколько штук. Нигде обучение не происходит с такой скоростью, как на войне.
— Наша главная задача выстоять! — разорялся командир. — Ни шагу назад! Если отступим — откроем дорогу к тылам, где в крепости ваши раненые товарищи! Мы тоже ждем подкрепления, а до того времени не посрамим предков! Пусть каждый запасется амулетами от нечисти и огня! Каждый, кто держит защитный барьер, должен не сходить с места, пока жив! Кто не удержал оборону и пропустил врага — пусть пошлют защитный сигнал! Каждый, кто видит сигнал и в силах сражаться — должен прийти на помощь! Кто убьет больше двадцати человек — получит награду! С нами слава Севера!
…Ночь прошла в возбуждении и чаду, а с рассветом разверзся ад.
* * *
Гора Ланья встретила Лань Сиченя как вестника надежды. Одно присутствие Цзэу-цзюня сообщало, что в мире остались стабильные, нетронутые мерзостью области. Что сама война ведется для того, чтобы в мире было как можно больше заклинателей, подобных главе Лань.
Например, Лань Ванцзы.
Невозмутимый Ванцзы организовал на уступе горы военный лагерь, но его энергии не хватало для полновесного командования. Он все еще хромал и подолгу молча смотрел в затылок Цзян Чэна. Цзян Чэн потерял все: родителей, брата, орден, дом и способность улыбаться. Он не был рад воссоединению братьев, словно чье-то спасение лишь углубляло его частное горе. В его присутствии Сичень ощущал вину за то, что остался жив, а у Ванцзы есть родное существо.
Если бы на Ланье появился сильный, яркий лидер, людские несчастья отступили бы в тень. Но силы юга были, по сути, партизанским сопротивлением, а не армией. Пестрой разнородной массой из мелких кланов, остатков разбитых семей, одиночек и случайных союзников под флагом ненависти. Только выжившие беглецы из Гусу и Юньмэн Цзяна (крайне малые числом) придавали формированию какой-то статус.
Здесь отсутствовало хорошее вооружение и какое-либо единство, а приветствовались оголтелые инициативы, несущие популярность. Громкое имя — малое утешение, но что делать, если остальное отобрано.
Самым страшным противником — помимо Вэнь Жоханя — тут считали некого Вэнь Чжулю. Вэнь Жохань сидел за семью замками в Безночном городе, он был виновен по определению и недоступен. Мало кто имел несчастье видеть его в бою. Поговаривали, что Жохань не все контролирует и не все знает о непотребствах на местах. Другое дело Вэнь Чжулю.
Этот заклинатель владел дьявольской техникой: он выжигал золотые ядра. Одно касание руки — и ты калека. Как нетрудно догадаться, Чжулю был остатком давно разбитого клана Чжао, с которым Вэни покончили еще до того, как началось. Стало быть, одного такого воина они оставили.
Любой воспитанный человек из чувства чести, мести и вины наложил бы на себя руки. А этот присягнул новым хозяевам. Взял имя их рода. С любой точки зрения Чжулю выходил предателем и убийцей, которому нравится портить людей. А еще более нравится черная слава. Все знали Чжулю как Хуадан Шоу: Сжигающую Руку. Именно эта рука приложилась к уничтожению Пристани Лотоса. Расплавила золотые ядра Цзян Фенмяня и его жены.
Не удивительно, что Цзян Чэн поклялся отомстить. Он тоже желал черную славу и титул Героя, пока же проклинал всё, включая ландшафт.
Сичень прибыл на Ланью сразу после переговоров с Гуаньшанем. Гуаньшаня не беспокоил лагерь перевоспитания с чужим приплодом. Его волновало, что фамильный меч Цзиней «Цвет жизни»* до сих пор находится в руках Вэней. Ведь все оружие заложников изъяли, какое неуважение.
Было ясно, что оружие надо отнять, а лагерь перевоспитания разрушить. Гуаньшань нехотя выделил отряд, но сына не отпустил. На Ланье меж тем безоружные молодые господа рвались в бой, и тоже за своими клинками. Но без армии Не Минцзюэ сделать это было невозможно.
А без успешной военной операции Юга о формировании тут армии можно забыть.
Мало того: в случае провала дальнейшую помощь Гуаньшань оказывать не станет. Кому нужен слабый союзник?..
Лань Сичень спланировал операцию: Не Минцзюэ, который уже потрепал передовые части Вэней в Хэдуне, нападет на лагерь с севера, навязав продолжительный бой, а силы Ланьи проникнут в штаб, разгромят оружейные и убьют столько людей, сколько смогут. Чтобы нападение Не Минцзюэ не стало самоубийством, он должен прикрыться отвлекающим маневром — где-нибудь на границе Ланьлина. Основной же удар надо нанести по недрам Цишаня. «Поднять шум на востоке — напасть на западе», стратагема номер шесть.
Бывшие заложники хорошо знали лагерь перевоспитания изнутри. Основную проблему представлял засевший там Вэнь Чао — распутный второй сын Жоханя. Но не сам по себе, а из-за телохранителя Чжулю. Против Чжулю были шансы при бое на мечах, но если случайно подпустить его ближе… С другой стороны, если не трогать Вэнь Чао, может и Чжулю не занадобится… но тронуть Вэнь Чао хотели все, кто хоть раз имел с ним дело — то есть половина присутствующих.
Нотные свитки, спасенные Сиченем из Гусу, содержали погибельные мелодии, способные повредить барабанные перепонки, оглушить и дезориентировать противника, вогнать его во временный ступор, а у некоторых, не опробованных, была слава музыки, что приводит к самоубийству. Что-то из этого следовало разучить в роще под горой. Но в случае успеха это приводило также к тому, что пострадают свои. Затычки для ушей — это несерьезно.
Не бывает «чистых» операций, даже если ваше войско отлично подготовлено и имеет опыт.
…Планировать операцию на расстоянии невозможно без надежной связи. Хорошо, что на Ланье находился Не Хуайсан со своими птичьими талантами.
* * *
Когда Лань Сичень увидел Ванцзы с оружием в руках, он не смог сдержать крика радости. В руках Ванцзы нес два меча. Собственный белый — и черный. Меч Вэй Усяня. Цзян Чэну, судя по всему, было не до оружия: он выволок грязное знамя Цишаня, топча его ко всеобщему ликованию. Воины Цзинь насилу отняли трофей. Знамя следовало явить Гуаньшаню и тем доказать, на чьей стороне сила и победа.
Лестница в штаб скользила от крови. Лань Сичень сражался тут, координируя общие действия по световым сигналам. Первый пришел пять часов назад от армии Не — в воздух взмыл сияющий символ Цинхэ, голова рогатого зверя. Зарево возникло на северо-западе, в направлении Безночного Города. Больше от Минцзюэ новостей не было, хотя несколько его воинов разносили штаб. Они явились за Не Хуайсаном.
Штаб пал после того, как Вэнь Чао ударился в бега. Лань Ванцзы применил технику смертельных струн на десяток человек одновременно. Конечно, его здесь узнали, вспомнили сломанные ноги. Стало ясно, что пощады не будет.
Световой сигнал с облаком сообщил, что путь расчищен. Жуткий Чжулю, как и ожидалось, последовал за хозяином. Жаль, что простая охрана не поступила так же.
…Не Хуайсан нашелся на тракте в компании Цзинь Цзысюаня — тот прибыл только что, уверяя, что ослушался отца ради товарищей. На деле же это значило, что Гуаньшань послал сына с инспекцией, потому что не доверяет никому.
Хуайсан разливался соловьем перед изящным господином Цзысюанем, особенно хвалил его роскошный веер и вкус в одежде, и вместе с тем так и эдак расписывал геройство общих друзей. Цзинь Цзысюань темнел лицом и кусал губы, пока не развернулся прочь «посмотреть на руины лагеря». Воины Не Минцзюэ терпеливо ждали.
— Есть известия от генерала Не? — спросил Сичень.
— Генерал успешно отступил, — ответил один из заклинателей Цинхэ.
— Велел мне срочно вернуться в крепость, — пробубнил Хуайсан и смерил Сиченя долгим, жалобным взглядом: — А братик А-Чень вернется со мной?..
— Не думаю, — улыбнулся Сичень грустно. — Разве что Чифэн-цзюню нужна срочная помощь.
— Дагэ сам всех перебьет, — прикрылся веером Хуайсан. — Он навалял Чжулю. А почему у вас не получилось?..
Заклинатель Цинхэ без обиняков взял Хуайсана за руку и тем прервал разговор.
* * *
Вкус победы пьянит и объединяет. Но в отличие от вина, победа дает реальную силу изменять будущее. Люди, которые вместе кого-то победили, способны многое простить друг другу.
Два дня лагерь на Ланье ликовал, хвастовство чередовалось с поминовением ушедших, досада с восторгом, одна версия славных подвигов с иными, более точными. Несколько заклинателей, считавших, что их обидели и принизили, сцепилась с другими, а тем, кто кричал все прекратить, разбили носы. Наследники клана Балин Оуян, только что обретшие свободу, успели нарисовать на полу эскиз нового знамени Южной Армии. Это был трехногий ворон — символ зарвавшегося Солнца Вэней — пронзенный девятью стрелами.
«Низвержение Солнца» — так теперь называлась победная операция.
Цзян Чэн публично поклялся восстановить свой клан и принял командование заклинателями, в которых был уверен. Возросшая популярность сделала его сговорчивей.
На волне успеха на Ланью стали прибывать люди. Но часть молодых господ — из освобожденных заложников — пожелала вернуться в свои земли к родственникам. Клан Тиншань Хэ, как и предполагалось, захотел примкнуть к армии Севера.
Многие наивно думали, что Вэни утрутся, признают местное поражение, и жизнь пойдет, как раньше. Может, и лучше недавнего, ведь отстоявших своё заклинателей можно уважать. Стало быть, теперь с ними будут достойно обходиться. Скостят поборы. Надо просто впредь не высовываться.
Другие не менее наивно полагали, что надо пойти упасть в ноги Вэням и сказать, что они не при чем. А при чем Лани и Цзяны, и дикие Не. Может, придется откупиться повышенным налогом, отдать последнее… но жизнь дороже. Вслух о таком, конечно, никто не говорил. Но шепот доносился.
Третьи были уверены, что теперь всем конец, потому что многотысячная армия Цишаня явится на гору и сотрет всех в порошок. Потому надо немедленно ставить защитные барьеры, распределяться по отрядам, назначать дозоры и присматривать пути отступления. Вот монахи рядом могли бы помочь, отдать кельи под нужды беглецов.
Все менялось. Теперь следовало размещать людей не кое-как, а с расчетом на зиму. Заканчивался месяц холодных рос, ночи делались все промозглей. Нужна хорошая связь между командирами.
Старик из почти полностью истребленного клана Пинъян Яо раскрыл секретную технику своего рода: любые парные драгоценности могли передавать информацию между собой, если их особым образом зачаровать. Печально, что такие нашлись лишь на девушках, но кто в лихие времена пожалеет для дела пару серег?
…Кто-то заметил: не зря Вэнь Жохань украшен с ног до головы, видно там каждый перл — источник новостей. Может такое быть?..
Пока серьги превращались в кулоны и подвески, Сичень не мог не думать о половине шанского диска. Свой обломок он носил на шее. Но что может одна половинка без другой?.. Если бы Не Минцзюэ так спешно не ретировался после битвы, если бы заглянул на Ланью хоть из праздного любопытства, в честь общего успеха… если бы пожелал увидеться с Лань Сиченем, остался на пару дней — их драгоценные цзюэ тоже были бы связаны. Не для болтовни, а ради необходимой координации.
Но Не Минцзюэ с очевидностью не хотел видеться с Сиченем. А может быть, проверял названного брата, на что тот годен без поддержки, сам по себе. Вернее же всего, действовал сообразно своим представлениям о дружбе: долг исполнен, план соблюден. Дружба бывает и холодной.
Через сутки появились Цзини с официальным посланием от Гуаньшаня. Он прислал формальный договор о сотрудничестве на сорок пунктов. Обязательства сторон изучали с наличными старейшинами малых кланов — никто лучше них не понимал, что сказано между строк. Два пункта пришлось поправить, чтобы не оказаться в пожизненной кабале.
Между тем старик из Пинъян Яо ворчливо осаживал громких оптимистов. Те уверяли, что война кончится уже к новому году, потому что сейчас весь мир объединился против Вэней. Теперь-то, с Ланьлином!..
— Каждая болезнь лечится столько же времени, сколько развивалась, — сказал старик. — Эта война будет идти столько же лет, сколько назревала.
Лань Сичень считал: ему двадцать один год, он узнал Не Минцзюэ в двенадцать. Если между ними все кончено, откат займет девять лет.
Девять лет! Ну, может быть пять, если началом считать Клятву о побратимстве.
Вино не несло утешения, так как пить все еще было запрещено, а если выпить в счет золотого ядра — тогда какой смысл?..
Сичень вышел из-под навеса под мелкий дождь. Дождь был холодным и острым, как пристало глубокой осени, и на его фоне личная тоска растворялась в тоске природы. Где-то в разрушенном Гусу, в глубоких пещерах, так же тосковал Лань Цижэнь с небоеспособным остатком их клана. Ванцзы уверил, что с дядей все в порядке, если не считать провала морали. Наверное, он тоже выходит подышать дождем.
Нефритовая флейта под этой моросью звучит особенно печально. И правда, пустотелый звук… как по покойнику…
Огромная сизая туча шла с севера, суля одиночество и холода. Но вот из этой сизой тучи показался ястреб, стремительно разрастаясь в размерах. Ястреб спикировал к ногам Лань Сиченя и бросил там мешочек цянь-кунь.
Мешочек был вызывающе-алого цвета. Ястреб уселся на столб навеса, кося глазом. Явно ждал ответа.
Вечер вмиг перестал быть тоскливым. Алый цвет даже в сумерках резал по глазам, направляя мысли по неуместному пути. Кому могло прийти в голову прислать Сиченю такое? Да и Сиченю ли?..
…Но да, ошибки быть не могло. На мешочке чернела надпись «эрди».
Внутри оказался большой деревянный короб с запиской: «Твой враг повержен и честь защищена». Каракули дагэ говорили сами за себя даже без подписи. Отчего-то Сичень представил, что внутри праздничный ужин на две персоны или шесть кувшинов гаоляна. Или алые ягоды женьшеня, потому что нечто красное уже просачивалось сквозь швы…
…Это оказалась мертвая голова.
Голова Вэнь Сюя.
* * *
Короб выскользнул из мокрых пальцев. Что-то древнее и знакомое сквозило в этом даре, и оттого еще более жуткое. Словно император послал неверной наложнице голову любовника.
Или враг поднес сопернику голову шпиона: смирись, твои тайны раскрыты.
Не было тайной, что прежде Вэнь Сюй нравился Лань Сиченю. Но тогда Сиченю было тринадцать лет, и никто еще никого не убил. Теперь все это в прошлом, и Минцзюэ знает, кто кому дорог на самом деле. Решил покрасоваться?..
Но даже если и так — сделал он это как никто другой. Может, ничто и не кончено, а душа болит от гордости.
Ужас в том, что никакой брезгливости Сичень не испытал. Ящик пах сосновой хвоей, а голова копотью. Забранные в пламенеющий гуань волосы еще хранили аромат агаровой смолы — сладкой бесценной эссенции, которой злоупотребляли дети Жоханя. Возможно, этот запах еще в Гусу произвел на Сиченя впечатление. Вэнь Сюй, даже без тела, пах статусом, богатством и редкой разборчивостью.
…Например, умереть от рук самого доблестного человека в мире.
Война быстро меняет моральные установки. Как не противно расчленение, мертвый враг лучше живого. Теперь можно не опасаться, что кто-то заинтересуется Ланьей: все внимание Безночного Города будет приковано к северу, к убийце наследника клана Вэнь. Более прочего эта мертвая голова означала для молодой армии Юга передышку. Минцзюэ выиграл Сиченю время.
Но хранить у себя такую вещь было нельзя. Молодые господа с Ланьи, голодные до побед, могут ошалеть от восторга. Кто знает, на что способны озлобленные люди. Чести им это не добавит.
Вэни неизбежно узнают, как тут глумятся над останками их молодого господина. Само наличие этих останков уже кощунственно. Тогда все преимущества передышки сойдут на нет.
Сичень запечатал короб, обвязал мешок белым шнурком и отправил назад. К коробу он приложил короткое благодарственное письмо с пожеланием каждому пользоваться плодами своих побед, поэтому он, Сичень, по приезде с удовольствием посмотрит на голову врага, если та сохранится, а тут ей не место.
…Последнее искреннее письмо, написанное Сиченем к Не Минцзюэ, прочел дядя. Как и два письма до того. Все подробные, сердечные письма к дагэ вскрыл Лань Цижэнь, ни одно не дошло до адресата. Драма невелика, и обида, думалось, давно прошла, и боль рассеялась. Не тут-то было. Видимо, что-то внутри Сиченя надломилось, посчитало такой исход промыслом судьбы. Словно теперь любое послание к Минцзюэ обречено на пропажу или насмешливое прочтение чужими людьми.
Писать на камне в полутьме было неудобно, тушечница норовила съехать с мокрого выступа, но этот навык следовало развивать. Период уюта и достатка закончился.
Письмо получилось сухим. Для компенсации Сичень нарисовал внизу лицо Минцзюэ в профиль, на фоне скал и сосен. Вышло изящно и доброжелательно.
* * *
Армия Минцзюэ поредела на треть. И хотя позже бреши частично заполнились за счет исцеленных раненых, вернувшихся из Цинхэ, потери все еще казались серьезными. Но оправданными — ход военной кампании изменился.
По возвращении в Хэцзянь все валились с ног от усталости, при этом у генеральского шатра произошло гулянье — оттуда раздавались бодрые крики; в отдаленных же частях люди просто пили, спали и вяло переругивались без надзора.
Через пять дней на пике у генеральского шатра появилась мертвая голова вражеского генерала Вэнь Сюя. Ее глаза и рот были запечатаны амулетами от гниения. Забили барабаны — расписанные драконами бань и сухие тангу, загремели гонги юньло, созывая всех на победный пир. В дыму сосновых костров были сказаны торжественные слова для усиления гордости и аппетита. Помянуты погибшие пролитым вином. Потом Не Минцзюэ вручил несколько наград самым дерзким и смелым воинам, а прочим просто выкатили еды.
Голова на пике хорошо узнавалась по самобытному гуаню в виде алых языков пламени. Это пламя еще на поле боя нагнало унизительного ужаса и положило множество бойцов, так что мстительную радость можно понять. Вопили все, даже Мэн Яо:
— Чифэн-цзюнь! Чифэн-цзюнь! — в такт военному барабану джань, что похож на трехногий котел.
…Когда на поле боя появился Минцзюэ — отступающая армия доживала последние мгновенья. Мэн Яо полз на брюхе в слизи и чужих кишках, налепив на спину обезболивающие амулеты. Дорезать раненых не было смысла, так как атаки Вэнь Сюя не щадили и своих — всех сметала одна ударная волна. Но в промежутках между атаками можно было срезать чужие поясные мешки: там часто хранили артефакты.
Мэн Яо срезал мешки и украшения, имеющие какую-то ценность. Как и во всяком побоище, знатных бойцов среди погибших было мало, а нищего сброда хоть отбавляй. Мэн Яо не смотрел в небо на сигналы, так как не умел ни ставить барьеры, ни впечатляюще сражаться, чтобы кому-то помочь. Он смотрел в землю перед собой.
И вот на расстоянии локтя перед его глазами в кровавую лужу впечатался черный сапог. И хотя тот тут же оторвался и взмыл ввысь, окатив Яо липкими брызгами, не узнать его было нельзя. Сапог был окован бронзой с характерным орнаментом. Над сапогом сочился кровью черный подол с армированным языком-биси.
Небеса сжалились и прислали генерала Не спасти остатки его армии.
Битва с Вэнь Сюем происходила и в небе, и на поле — две темные молнии исчезали и появлялись, в воздухе стоял непрерывный гул, словно над головой сходятся тяжелые волны. Так звучит огромный массив ци, окутавший тела и клинки. Поле боя снова покрылось воинами — это части Минцзюэ ударили в тыл противника. Яо вскочил и тоже побежал, чтоб не затоптали, и кричал что-то лихое и разбойничье. А потом гул стих.
Казалось, само сражение на миг застыло, даже время остановилось. Все спины разогнулись, окаменев. И над ними сгустилась исполинская фигура генерала Не с отрубленной головой в руке.
Фигура стояла на кургане из мертвых тел, или так мерещилось издалека. Огромная сабля совершила круг почета над головой Минцзюэ и замерла у его колен.
Все было кончено, хотя резня продолжалась до заката — безыскусная, отчаянная. При нападении с тыла армия Не разрушила мосты, затруднив отступление войску Цишаня. Теперь тому оставалось лишь умереть.
Яо знал, что никогда не станет выдающимся воином, не накопит сопоставимый объем ци, что он навечно обречен смотреть снизу на чужое величие. Но сейчас он находился среди победителей, а не побежденных. Впервые в жизни он ощутил, что наваляли кому-то другому, и он был с теми, кто это осуществил. Он, Яо, оказался на стороне силы и правды, потому что всегда неправ тот, кого наказали. Это огромное, безгрешное, незнакомое чувство ликования стоило всех унижений и трудов.
* * *
Мрачную фигуру Вэнь Чжулю Минцзюэ запомнил по Совету Кланов: телохранитель сопровождал младшего сына Жоханя. С некоторым усилием он припоминался и на турнире — прямой, худой, с жестким каркасом и неподвижными глазами наемника. У него была способность сливаться со стенами и подпорками, превращаясь в предмет обстановки. Он никогда не разговаривал. Достойно удивления, что реакция у заторможенного Чжулю оказалась отменная.
Как и выдающиеся навыки мечника. Он мог бы стать большой проблемой при отступлении из вэньского гнезда, но и достойным соперником тоже. Не Минцзюэ даже погнался было за ним, закрывающим спину Вэнь Чао. Призывал развернуться и принять бой! Но Вэнь Чао не желал иметь дел с Цинхэ Не даже через телохранителя, так что душевно подраться с Чжулю не удалось. И, что обидней всего, вызвать у него азарт или интерес тоже не вышло.
От разочарования Не Минцзюэ отвел душу на Вэнь Сюе. Странно, что дрянной Вэнь Чао, измывавшийся в лагере перевоспитания над Хуайсаном, вызывал к себе лишь презрение. Стыдно марать о такого руки. Другое дело — Вэнь Сюй; он заслуживал расплаты за многое, и отдельной личной мести за Сиченя.
А-Хуань замкнулся, но голова виновника растопит душу названного брата!
…Поэтому, когда голова вернулась обратно, Минцзюэ растерялся. Стояло белесое утро. Владыка Не сидел в прогретом шатре с мокрыми волосами, отмытыми от земли и крови, и слушал, как просыпается лагерь. Приятно ныли заживающие раны, давил на виски ночной алкоголь.
«Ты сгниешь без погребения, — однажды выплюнул ему в лицо Вэнь Сюй. — Твой брат-выблядок будет мыть мне ноги!» Но вышло иначе. Хуайсан больше не увидит Вэнь Сюя. И сгниет без погребения кто-то другой. Долгая история ненависти перелистнула страницу.
Теплый воздух шатра дрожал на границе с внешним заморозком. Светло и обыденно начинался умиротворенный день, когда никто не ждет новостей.
И вот поди ж ты. Посылка возвратилась. Выходит, А-Хуань не принял дар. Дурак Минцзюэ перестарался.
К посылке прилагалось странное письмо про голову врага, на которую эрди с удовольствием полюбуется, если та сохранится. Ниже была нарисована голова самого Не Минцюэ — более чем прозрачный намек, чья башка имеется в виду.
Что бы это значило?..
Предупреждение сохранять голову на плечах? То есть трезвомыслие?..
Думать было больно, так как битва взяла много ци. Голос сабли подначивал сделать естественные выводы: люди изменчивы, времена текучи, лишь Бася не предаст. Бася взяла жизнь сына Жоханя, Бася отомстила Жоханю за отца Минцзюэ и его клинок, Бася подарила Цинхэ эту голову, и ничем, кроме символа славы и освобождения, этот трофей не будет.
Бася была права — горячая и благодарная, и перед пиром Не Минцзюэ ее отполировал.
* * *
С наступлением сезона холодов Вэни совершили еще три вылазки, желая вновь закрепиться на старых позициях. Но ни возвести там укрепления, ни отбить берег им никто не дал. Как бы ни жаждал возмездия Вэнь Жохань, у него теперь было два фронта, а по центру ушедший в отказ Ланьлин.
Словом, силы Жоханя оказались рассредоточены, и бросить все их на северную заставу не вышло. Там шли монотонные фоновые бои, обещавшие с началом снегопада свернуться, пока стороны не найдут более успешную стратегию.
То, что Жохань с его темными практиками ее найдет, сомнений не вызывало.
Тем временем северная армия обкатывала свою пехоту.
— Кто-то из новичков отличился в последней битве? — спросил Не Минцзюэ капитана заставы. От нее до Цинхэ было полдня пути.
— Трудно сказать, — помолчав, ответил капитан. — Как видит генерал, одаренных заклинателей тут нет.
— Изменю вопрос, — поймал первый снег перчаткой Не Минцзюэ. — Кто последним покидает поле боя?
— Есть один парнишка, — капитан оглядел реку, над которой кружили вороны. — Всегда отступает последним. Но он совсем не подходит генералу.
— Юность или слабые навыки ничего не стоят против смелости, — возразил Минузюэ. — Кто таков?
— Некто Мэн Яо, — нехотя ответил капитан. — Он самоучка и невежда. Однако дело не в этом.
Не Минцзюэ понял бровь. Мелкий снег осел на ней, словно та поседела.
— У него плохая родословная, — признался капитан. — Он сын гулящей.
— Гулящей заклинательницы? — хохотнул Не Минцзюэ.
— Нет, какой-то бабочки из Юньпина. Говорит, его отец заклинатель. Сам Гуаньшань, но вряд ли такое возможно.
— Очень даже возможно, — развеселился Минцзюэ. — Но ты прав, скорей всего у нас самозванец.
— Наши парни его не жалуют, — подтвердил капитан. — Не стоит выделять такого человека.
Улыбка сползла с губ Не Минцзюэ, превратясь в неприятный оскал.
— Тот, кто спешит покинуть поле битвы, не смеет осуждать любого, кто остается до конца! Где этот Мэн Яо?
— Как угодно генералу, — хмуро поклонился капитан и показал рукой направление.
В это время означенный Мэн Яо, пользуясь передышкой, сидел за кустистым пригорком и жевал лаобин**. Хлеб был холодным, но еще свежим, и хорошо шел с водой. Вода тоже была свежая, из колодца. Пригорок представал единственным местом, где можно поесть без гогота, толчков и не с земли. Люди так устроены, что когда кто-то остался без обеда — собственный обед кажется вкусней.
Недалеко от пригорка, в груде острых камней, у Яо был схрон. Там он прятал те сокровища, что не пошли на общак. Ценности давали краткий покой, но из-за них же, как выяснилось, можно лишиться здоровья. Поэтому, когда подачки иссякли, Яо начал есть с земли.
Под первым снегом схрон выглядел совершенно неприметно, а припорошенные берега Хуанхэ — ново и торжественно. Словно природа претерпевает необратимое изменение.
Кто мог подумать, что через миг и сама жизнь Мэн Яо необратимо изменится?
____________________________________________________
Примечания:
*Меч Цзинь Цзисюаня «Суйхуа» (岁华 - suìhuá), переведенный фанатами как попало, можно перевести несколькими способами: «Цветущие годы», «Роскошная жизнь», «Время молодости» или «Рубеж юности».
岁 suì - год, возраст, жизнь, рубеж, урожай
华 huá - цветущий, покрытый орнаментом, роскошный; цвет, краса и гордость, блеск, слава, культура, молодость, юность, время.
**Лаобин - китайский пшеничный хлеб на кунжутном масле