Нормальные люди - 4

 главы 13 - 15

13. Какудзу

В среде нукенинов «Рассвета» существовал корпоративный кодекс. Напарника не выбирают — с ним срабатываются. Убийства членов организации другими членами организации не допустимы. Срыв миссии из-за личных счетов недопустим: слежка за этим была возложена на Зецу.

Тем не менее, кодекс постоянно нарушался. Люди вредили друг другу, подставляли друг друга, оспаривали и переигрывали миссии — все это Пейн отлично знал. Он знал так же, что люди имеют цену, и на поведение некоторых можно закрыть глаза. Он долго закрывал глаза на Какудзу, который убивал всех своих напарников. И вот теперь перевал пройден, нашлась управа и на Какудзу. Остались неприятные мелочи.

Интересно, как близки слова «мелочь» и «мелочность». Какудзу был нечист на руку. По загадочной причине Какудзу не мог воровать глобально. Он был не тем человеком, который грабит банки, уводит золотой запас страны из-под носа даймё, совершает крупные финансовые хищения и вкладывает средства в недвижимость или драгоценные камни. Тот факт, что организация Пейна не желала иметь дело с подобными махинациями, ничего не объяснял: Какудзу не занимался этим и прежде, до Пейна, когда жил вольным наемником. Если он так любит деньги — он мог награбить на гражданке более, чем достаточно, и теперь сидел бы на банановых островах.

Однако Какудзу не желал уходить от дел и наслаждаться плодами своего богатства. Он желал быть активным убийцей, ведущим аскетическую жизнь. У него не было шикарного жилья, строго говоря — он вообще жил на чужой счет. Не было дорогих мулек, статусных или просто красивых предметов быта, роскошного коллекционного оружия, его постель была жестким футоном, городское логово — типичной норой для складирования барахла, он не посещал рестораны, не брал девочек. Он не тратил деньги. Это был важный и интересный парадокс. Зачем копить, если не хочешь потратить?

Иногда Пейн представлял, что будет с Какудзу, если ему выдать наличными миллиард. Вариантов было два. Первый — Какудзу найдет способ все проебать, назначит виновного и отведет душу убийством. Лучше всего в текущей ситуации подойдет его напарник, и как растратчик, и как жертва. Второй — сразу вложит деньги не туда. Будет жить на ничтожный процент, нуждаться и подворовывать, то есть в его жизни ничто не изменится. Заменой чего на самом деле были для Какудзу его деньги?..

Может быть, они символизировали власть над материальным миром. Постоянную потенцию. Это роднило Какудзу с Сасори, который тоже обладал символическим выражением власти в виде своей армии боевых кукол. Но было и различие. Армия кукол у Сасори действительно была. А вожделенных денег у Какудзу не было. То есть, Сасори пользовался своими куклами, а Какудзу своими деньгами — нет.

Поэтому вернее было считать, что деньги Какудзу — это ширма, за которой прячется его подлинная страсть: насилие над людьми. Боль от утраты пары ничтожных рю давала ему право обрушиться на причастных и непричастных, оправдывала самые дикие подозрения, срывала с катушек. Отключала предохранители. Поднимала наружу старое дерьмо. Выход дерьма был, вероятно, целителен. Какудзу переживал очищение. Мертвые свидетели этой процедуры были удобны, так как не могли возразить или оправдаться. Понятно, что если бы Какудзу потратил ничтожные рю сам, последил за этой тратой как следует — карать он должен был самого себя, а круговорот дерьма ни к какому очищению не ведет.

Даже понимая размах завалов старого дерьма, Пейн удивлялся — отчего бы не упростить процедуру. Какудзу был наемным убийцей, он мог совершать насилие просто по работе, без добавочного стимула. Объяснение было только одно: Какудзу необходимо ощущение правоты, справедливости, законности его действий. Нужна причина. Зарабатывать деньги — хорошая причина. Мстить за урон — еще лучше. Понятно, что какая-то часть Какудзу еще с юности пребывала в уроне, долг был не закрыт. Вся его жизнь была бесконечной местью за себя, за старую рану, за какое-то душевное уродство, отверженность или неполноценность. Гекатомба из трупов показывала размер урона. Но Какудзу был 91 год, это очень долгая жизнь, за которую можно многое понять. Если рана не затягивается — значит, метод исцеления выбран неверно.

Поэтому Пейн склонялся к мысли, что на самом деле Какудзу не хочет ничего исцелять. Он просто нашел движок, который сохраняет его активным, злым, жестоким и живым. Поэтому с таким финансистом у Пейна всегда будут дыры в бюджете, растраты, недобросовестно закрытые счета, а может быть и долги. Но одновременно у него всегда будет много ненависти, оправданного возмездия, боли и разрушений.

* * *

Какудзу знал, что нужен Пейну, и потому может позволить себе многое. Личные дела на Черном Рынке, двойную бухгалтерию, травматичный формат во взаимоотношениях с Хиданом. Готов ли Пейн закрывать глаза и на Хидана?..

Судя по тому, что на поиски мерзавца был направлен Какудзу — пока да. Это значило, что Пейн снял с себя ответственность за контроль над Хиданом, переложил ее на Какудзу. Или проверяет компетентность финансиста. Или наказывает его за прокол. Одна из тех вещей, благодаря которым лучше не иметь напарника. А в нынешней ситуации — та самая вещь, которая способна омрачить остаток дней, потому что убить Хидана Какудзу не мог.

То есть, Какудзу должен «сработаться» с ним таким образом, чтобы Хидан не доспускал проколов.

Это казалось наиболее несправедливым. Угрозы, физические увечья, наказания деньгами и договоры не имели в отношении Хидана никакой силы. Если вчера казалось, что понимание найдено — тебе показалось; наступал новый день с новыми правилами. Хидан обладал любопытным типом амнезии: он не помнил вчерашний день с его соглашениями, не помнил свою боль, не помнил ни одного своего обязательства. Словно постоянно жил с чистого листа. Неизменным оставалось одно: тупое стремление причинять вред.

Если в обязанности Какудзу — по мнению Пейна — входило управление Хиданом, Какудзу должен поселиться с напарником и все свое время посвящать его избиению. Избиения хорошо чередовать с убийством, можно вычислить формулу регенерации в наиболее неблагоприятных условиях, это даст Какудзу пару свободных часов в сутки.

Так жить нельзя.

Вероятно, существовал способ окончательного уничтожения Хидана. Растворение его в кислоте. Расчленение на мелкие части и захоронение их в бетоне — на расстоянии нескольких километров друг от друга. Отправка в другое измерение с помощью додзюцу. Какудзу не понимал, почему до сих пор не решился ни на один из них.

Не хотел признавать дефолт? Чтобы вышло: убил, потому что не смог осилить оплату?..

Сблагодушествовал?.. Пошел на поводу у поганой слабины, поскольку слишком долго был один? Успел на деле открыть сильные стороны их союза? Как там говорит Кисамэ — «зомбо-комбо»?.. Привык?..

Хидан был в глазах Какудзу не просто идиотом, растратчиком, источником шумового фона. Он был кучей бессмертных костей, на которых Какудзу мог выместить свой гнев. Не нужно было думать о последствиях, целесообразности, сторонних нареканиях или уроне. Просто бей, отводи душу. Нельзя испортить отношения, которых нет. Если бы у Хидана был ум — можно было ждать коварного удара в спину, какой-то мести, отложенного вреда. Но силы были слишком не равны. Какудзу предвидел все вредоносные шаги в свой адрес, которые мог изобрести куцый разум Хидана. И, надо признать, получал огромное наслаждение от контрольного прогноза.

Однако, контроль оказался ущербным. Видимо, Какудзу предвидел не все. Ему все еще хотелось верить, что можно управлять другим человеком на расстоянии, на основе внушенного страха, на основе взаимной выгоды, не вкладываясь.

Как Пейн. Но Какудзу — не Пейн, и последний это только что унизительно продемонстрировал.

Потеря авторитета в глазах руководства была для Какудзу старой раной. Пока он несся к окраине города, где Хидан торчал, если его теряли — старая рана начала саднить, а кулаки закаменели.

…Чувство защищенности развращает. Не надо было полагаться на обучающий кулак. На простодушное хиданово хвастовство, благодаря которому Какудзу знал все его «злачные места», тайники и маршруты. Не надо было ухмыляться на раздражающие слова о заботе. Какудзу не умел заботиться. Он умел осуществлять надзор.

Дверь в подъезд Хиданова логова перегораживал рельс. Из водосточной трубы рядом хлестала ржавая вода. Убогая картина, намертво врезавшаяся в память еще с прошлого посещения.

Противно было вспоминать себя, крадущегося по этой лестнице. И прикрывшего дверь по выходе — чтобы замести следы слежки.

Хотя Хидан с колом в груди все равно не обратил бы на него внимания.

Какудзу разбил дверь кулаком. Она и так не закрывалась, но превратить ее в щепки следовало еще в тот раз.

Судя по звукам из дальней комнаты, ритуал действительно был в разгаре. Но стонал не Хидан.

Какудзу в три шага преодолел расстояние и возник на пороге темноты. В ненавистной конуре, пропитанной кровью и тупыми воплями в адрес несуществующего божества, были двое.

Дейдара?

Дейдара?!

Одного взгляда хватило, чтобы понять происходящее. Дейдара сидел на Хидане верхом, повреждения отсутствовали. Хидан был черным, рядом с ним валялся закрытый штык.

Это было подонство. Какудзу ощутил себя куда хуже, чем за минуту до того. Старомодным кретином, которого осмеяла жизнь. Мощным движением он выбросил руку и схватил Хидана за горло. Локтевая чакра стремительно растеклась, опутала лежащего по рукам и сдавила как можно сильней. В причинении себе урона Хидан бывал изобретателен и резок, нельзя было оставить ему ни шанса.

Если чувства мешают анализу — работай на рефлексах.

…Сигнал от озабоченного Пейна был некстати. Он помешал насладиться воплем Хидана. Однако была и полезная сторона: Какудзу спросил, действительно ли Лидер понимает, в чем дело. Пейн был явно не в курсе, но приказ есть приказ.

Нескольких секунд общения с Лидером хватило, чтобы подонки на полу сориентировались. Дейдара скатился, распластался по полу, нащупывая свои поясные сумки с глиной. Какудзу на всякий случай посильней сдавил Хидана и пресек Дейдару свободной рукой — отшвырнул кулаком к дальней стене, выдернул ком одежды на себя, забросил за спину. Дейдара припал на руки, как гончая, готовая к прыжку. «Не вмешивайся!» — прогремел Какудзу.

Хидан забился в путах и обильно кончил.

Словно ждал именно такого отношения к себе — угрозы, ограничения и боли. Словно Какудзу был настоящей причиной. Словно всплыл старый кошмар: «Ждал тока тебя, чувак!»

По внутренностям Какудзу прошел жидкий огонь. Первая волна была быстрой, полной адреналина. Она прокатилась, вернув хладнокровие. Какудзу добавил чакру и выволок Хидана из круга. Отступил назад, бросил ненавистный степеленутый ком под ноги и со всей силы въехал по ребрам. Раздался хороший, мокрый хруст. Обычно Какудзу придерживался негласного мужского кодекса: даже смертному врагу надо дать продышаться после оргазма. Достойному врагу можно дать и одеться, и вооружиться. Но на Хидане все соображения чести заканчивались, и в этом было что-то восхитительное.

— Я те сказал, братан, все сработает! — взвыл Хидан. — Я его достал!

— Кого ты достал, повтори, Хидан! — Какудзу с разворота раздробил ему оба бедра, чтобы пресечь глупые пинки и попытки манипулировать ситуацией. В бетоне остались две крупные выбоины. Вопль был страшным и сладостным; расслабленное до того тело сильно напряглось и стало светлеть, кадык Хидана рельефно дергался при попытке проглотить крик. Судя по всему, он не успел войти в шоковый режим, когда боль анестезировалась, либо умудрился потратиться. Это было прекрасно. Это делало Хидана нормальным, уязвимым человеком.

А укрепляющую технику Какудзу по-настоящему результативной.

Теперь Хидана можно было избивать ногами, пока он не превратится в груду бесформенной плоти. Чтобы не мешать себе, Какудзу втянул чакру, оставил только каменные руки на запястьях Хидана. Хидан почти не вырывался, хотя был беззащитен перед болью — наконец Какудзу верно поймал момент. Тело на бетоне однозначно сигналило об этом. Частый пульс, запоздалые попытки сгруппироваться, набухшие вены на руках, шее и висках — скачок давления; ускоренное дыхание, гневные, краткие вскрики. Упругий, горячий, влажный, со всеми своими жизненными соками, с хрупким скелетом, куда ты денешься. Какудзу видел каждое изменение, каждую деталь от расширенных зрачков с длинными царапинами из углов глаз до скола клыка в орущем рту. Его зрение словно обрело добавочную контрастность: кровоподтеки от ударов казались алыми, набрякшие вены — темно-синими, серый свет на взмокших волосах — лиловым, провалы теней — черными. Комната за пределами разложенного тела расплылась в тумане. Угол зрения патологически сузился, все внешние звуки пропали.

Наконец, Какудзу все контролировал полностью! Но обжигающее чувство поражения не отпускало. Словно что-то обвалилось, как ветхий мост, на давно знакомой территории, и жидкий огонь топит обломки. Вторая волна оказалась затяжной, кислотной, жаркой, идущей из бедер в мозг. Ни одну из своих мыслей Какудзу не мог додумать до конца. Он много раз использовал на Хидане чакру, кулаки и удушающий захват, и смысл в применении силы всегда был только один: одолеть, сломать, причинить боль, остановить вредоносное действие. Неужели все это для Хидана имело иной смысл?..

Чувство времени утратилось. Казалось, Какудзу только начал, не помнил, когда расколол ключицы, когда раздробил тазовую кость. Тело Хидана давно побелело, на груди цвели ожидаемые порезы, но все было вымазано кровью, поэтому Какудзу не всматривался. Глупое, постыдное, досадное событие. Самое поганое заключалось не только в том, что Хидан зацепил Дейдару, дурную и легкую добычу — Хидан использовал лично его, Какудзу. Использовал как сексуальный стимул, как последний штрих.

Хидан прекратил орать и вообще как-либо реагировать, только механически дергался от ударов. Какудзу его не слышал, лишь видел вновь обретенными качествами зрения. В ушах стоял громкий гул, сквозь который билась и билась единственная мысль: нити чакры как половой аттракцион. Как с этим жить?

Дыхание Хидана выглядело конвульствным, с хрипами, что не удивительно при повреждении легких. Сломанные ребра были в паре мест вдавлены внутрь. Хидан дважды поднимал голову, чтобы сплюнуть кровь. Теперь он лег щекой на бетон и беззвучно шевелил губами. Слева кожу пропорол обломок ключицы. По его виску тек пот, брови сошлись. Пульс истончился, кожа под руками Какудзу похолодела.

Это было плохо. Чтение молитв означало, что Хидан миновал рубеж, до которого борются за жизнь.

Молитва — единственный доступный монотонный раздражитель, ритмическая мера, еще способная ввести Хидана в транс. То есть терпеть боль он больше не может. Ему нужна гипнотическая анальгезия. А в ней он способен с двух ударов сам пробить себе череп о бетон. Картина была очень четкой, потому что они это уже проходили: Какудзу схватит его за шею, чтоб номер не прошел — и Хидан умело использует Импульс силы. Выйдет, что Какудзу свернул ему голову.

То есть позволить Какудзу убить себя — таков изначальный план Хидана, это и есть настоящее использование. Обычно сворачивание напарнику головы значило победу и самоутверждение — после ругани, мата, сопротивления, личных оскорблений, какого-то подобия противостояния. Но не теперь. Теперь это видилось наказанием за измену в том разрезе отношений, которых у Какудзу с напарником не было и быть не могло.

Убить Хидана — значит полностью подписаться под своим поражением. Под той обидой, которую смывают лишь смертью. Убить его голого, уязвимого, с каплями его спермы на своей чакре. Словно бы это Какудзу использовал Хидана для извращенных утех, а вовсе не наоборот.

Почему Какудзу не может остановиться? Если он все понял?

Какудзу удержал занесенную ногу и поставил ее Хидану на грудь. Медленно снял захват с запястий.

Хидан не шевелился почти минуту. Потом медленно сдвинул руку, проволок ей по полу и взялся за лодыжку Какудзу. С силой надавил вниз, в себя. Изо рта выплеснулась черная кровь.

Какудзу отшвырнул ногой его руку и сел сверху, контролируя любые движения. Он опирался больше на собственные колени, чем на сломанные кости. Сознание прояснялось толчками, словно прервалось действие алколоида. Было жаль загаженный кровью плащ. Какудзу нагнулся, схватил Хидана пальцами за подбородок, развернул лицом к себе.

— Заканчивай, мужик, — тускло сказал Хидан. Вид его лица был нехорош.

— Хидан, — сказал Какудзу. — Ты не ответил мне. Кого ты там достал?

— Всех, — без выражения ответил Хидан. — Всю вашу ебаную контору.

— И себя не забыл, да? — сдавил его подбородок каменными пальцами Какудзу. — Твой поганый божок ждет свою жертву? Твою расплату за плотские удовольствия? Или ты не способен получить удовольствие как нормальные люди?

— Завали ебло и просто закончи, — закрыл глаза Хидан. — Подотри свой кал.

Это было неправильно. Ублюдочный план работал, хотя никакого смысла в нем Какудзу не видел. Просто не мог понять.

— Ну нет, — встал Какудзу. — Не в этот раз, Хидан. Мы оба знаем, что умереть ты не можешь. Поэтому сегодня ты не получишь никакой награды. Сегодня ты будешь страдать.

Какудзу расстегнул плащ, выпустил чакру и окутал ей Хидана, как мумию. Сложил печать. Нити устремились в раны, пробили кожу, вошли в доступные отверстия, изменяя в теле поток чакры. Погружая сознание Хидана в тяжелое гендзюцу, где тот видит собственные внутренности, кости, сосуды и совершаемую над ними работу. Нити должны подштопать все опасные для жизни повреждения, залатать внутренние кровотечения, восстановить органы, соединить кости. Вместе с обычной регенерацией Хидана процесс займет пару часов. Может, можно ускорить его, если положить Хидана в его долбаный круг.

Какудзу поволок Хидана обратно. Если Хидан почернеет — чакра Какудзу не даст проклятью активироваться против изначальной жертвы, возьмет удар на себя. Это они тоже уже проходили. Пейн ничего не узнает, а Какудзу как-нибудь разберется. Все равно сердце с водными техниками пора менять. Не зря он расспрашивал Кисамэ про Страну Воды.

В комнате у стены сидел Дейдара. Ровно в том же месте и в той же позе, что Какудзу оставил его. Глаза у Дейдары были бешеные.

Какудзу заволок Хидана в круг. В темноте его чакра светилась болотным цветом.

— Уходи, — сказал Какудзу Дейдаре. — Тебя никто не держит.

— Нет, — сказал Дейдара.

— Нет? — поразился Какудзу, едва не сбив концентрацию с работы своей чакры. — Ты думаешь, что все еще нужен Хидану? Оставь это. Слышал, что он сказал?

— Ты чуть не убил его, да, только за то, что мы… Но это было не то, что ты думаешь, да! То есть… мы на деле не вместе, да!

— Я знаю, что это было, — прикрыл глаза Какудзу, чувствуя на своих губах скорбную усмешку. — Пейн ошибся. Он думал, Хидан тут решил кого-то пришить. Не могу понять, зачем ты ему сдался. Может, решил разнообразить онанизм. Надеюсь, ты понимаешь, что он просто тебя использовал.

— Нет! — пригнул плечи Дейдара, и вид его стал хищным. Завидная вера молодости в свои права и чужую приятную ложь. — Я знаю, что он с тобой. У нас был спор, да. Да ты блин все равно не поймешь, да.

— Разве? — ухмыльнулся Какудзу, и этот смешок был слышен, в отличие от предыдущего. — Ты заблуждаешься насчет Хидана, тут понимать нечего. И насчет себя. Он только что просил меня себя убить. Это его плата за ваши кувырканья. Я могу это сделать, в отличие от тебя. А ты готов?

— Иди ты! — встал Дейдара. — Я блин замерз, да! Так что сейчас оденусь и вернусь, да. И еще поговорим.

— Не вздумай бросать в меня свою глину, — посмотрел вслед Дейдаре Какудзу. — А то что-нибудь не то зашью.

— Больно надо тратиться на тебя, старый хрен, — зашуршал Дейдара в соседней комнате, звякнула по бетону пряжка ремня. — Ты мне пока ничего не сделал, да. Но ты не в теме. И если что, мое искусство тебя прихлопнет как муху, да.

— Очень плохо слышно, — сообщил Какудзу.

— Я вот хочу понять, — вернулся Дейдара через несколько минут и навис над плечом Какудзу. — Как можно пиздить уже побежденного человека. Который блин даже ответить не может, да. Тут все такие, или только ты.

— Жаль тебя разочаровывать, — сложил Какудзу печать двумя руками и укрепил ее Дотоном, чтобы никакая болтовня не сбивала ему технику. — Но Хидану такое отношение по душе. Если ты увлекся им — мне тебя жаль. Ваш подростковый секс ничего для меня не значит. Мне дали приказ — я выполнил его, только и всего.

— Это Сасори наябедничал, да? Он тебе заплатил? — топнул ногой Дейдара.

— Что за дичь, — пробормотал Какудзу. — Но если он готов платить, я и за тобой послежу, будь уверен.

— Вы оба одинаковые! — воскликнул Дейдара, обошел круг и в ярости сел на пол. Видимо, дискомфортно чувствовал себя, доказывая что-то огромной спине Какудзу, который при этом сидел бездвижно, как скала. — Непробиваемые упыри, да! Вам вообще плевать, кто рядом с вами, лишь бы все катилось по накатанной, как вам удобно. Для вас блин люди барахло, или сломаете или проебете, да. Сасори больше проебывает, а ты ломаешь. Я думал блин, хоть тебе не все равно.

— Очень интересно, — без эмоций отозвался Какудзу. — Продолжай. Чего я еще не знаю?

— Иди ты, да. И если это был не Сасори — то кто настучал? Только не надо мне тут ссылаться на Пейна, да?

— Не твое дело, — отрезал Какудзу.

«Упорный малец», — подумал он. — «Что у него творится в голове?»

— Да выбор невелик, ага? — не унимался Дейдара. — Это либо Кисамэ, либо Конан, синька блин обложила.

— Конан?! — потрясенно сказал Какудзу, снова чуть не сбив себе концентрацию, хотя, казалось, был морально готов ко всему.

— Значит, не Конан, — кивнул Дейдара. — Или Зецу.

— При чем здесь Конан? — подозрительно спросил Какудзу. — Ты их видел раньше?..

— Ну, типа женщина. Не знаю, блин! Не колешься — мне все равно, да. Я и так узнаю. На ком надпись — тот и заложил, да. Кто сегодня был не в городе.

— Хочешь сказать, Хидан кого-то пометил? — поднял бровь Какудзу. Буря внутри него почти успокоилась, так что он не жалел, что Дейдара остался. Было познавательно.

— Ну, а зачем все тогда было? Сам сказал — я Хидану не нужен. Он сказал — я вырезал, да. Делов. — Дейдара насупился и отвернулся.

— А трахались вы, стало быть, просто так? — уточнил Какудзу.

— Если тебе плевать — не лезь, да.

— Ну, если мы все выяснили, — повеселел Какудзу, и сам себе удивился, — я тебя не задерживаю. Дверь открыта.

— Ты не можешь меня выгнать, это не твой дом! — взвился Дейдара. — Я подожду, когда он встанет, попрощаюсь как нормальные люди и тогда пойду, да.

— Ну сиди еще полчаса, — пожал плечами Какудзу. — Жди слова признания. Я, кажется, уже сказал, что тебя тупо использовали. Теперь даже понятно, как.

— Я блин не благодарности жду! — вскочил Дейдара. — Я тебя сторожу, да! Я в жизни не слышал, чтоб люди так кричали, да! Потому что их пиздят и пиздят просто так, да! Потому что у кого-то подростковый секс! У тебя блин вовсе никакого нет. Тебе тут резьбу сорвало, я все отлично понял! Хоть бы блин угандошил его быстро, так нет, да. Нравится мучить людей. Подлечишь и снова начнешь, да? Охеренно повезло с напарником. Не выйдет!

— Не понял, — медленно сказал Какудзу. — Ты мне угрожаешь?.. Защищаешь этого ушлепка?

— Не нравишься ты мне, мужик, — сел Дейдара. — Так что да. И глина у меня с собой, если что.

Это было мило. Но не настолько, чтобы оставить Дейдару в заблуждении. Какудзу сложил печать для отмены гендзюцу, в котором бился разум Хидана, созерцая собственную ничтожность.

— Хидан, — дернул нити Какудзу, оттянув в себя большую часть. — Надеюсь, ты насладился болью, как хотел. Вставай, придурок.

Хидан открыл глаза. Он был черным. Медленно поднялся на локтях и уставился себе на живот. Там все еще находился толстый чакровый жгут, делающий свою работу. Глаза у Хидана были яркие, даже в полутьме хорошо читался их грозовой оттенок.

— Это что за мать твою херня? — спросил он своим привычным голосом, рванув рукой за чакру, словно пытался выдернуть из себя шланг.

— Впереди долгий вечер, Хидан, — сообщил Какудзу. — Готовься ко второму заходу.

Хидан согнул ноги, поморщился и резко вскочил — и оказался прижат к полу чакрой. Шлепок голого тела о бетон был забавным.

— Убери свою ебаную хуйню, блять, сраный гандон! — заорал Хидан, выдирая чакру, — Пошел нах из Священного символа, падаль!

— Отпусти мальца, Хидан, — указал подбородком на Дейдару Какудзу, потому что руки его были заняты печатями. — Имей уважение.

Хидан стремительно сложил руками комбинацию, круг полыхнул. Слова Какудзу его, казалось, не трогали.

— Я сказал тебе, безбожная гниль, — Хидан нашарил свой штык, который откатился за границу круга, и раскрыл его ударом в пол. — Иди нах из Священного символа!

— У меня пять сердец, — ответил Какудзу. — Сделай одолжение. Твоя дурацкая боль мне безразлична.

Хидан сунул в рот наконечник штыка, словно примеривался или заклинал металл, его сосущее движение было слишком откровенным. Какудзу на всякий случай укрепил себе гортань, отчего часть его видимого лица потемнела. Хидан, казалось, никуда не спешит. Его взгляд, обращенный на Какудзу, стал умильным, голова наклонилась вбок, словно он рассматривал насекомое. Губы приоткрылись. И в следующий миг Хидан молниеносным движением воткнул себе штык в глаз.

— Блять! — согнулся Какудзу. Это было плохо. Роговица прорвалась, штык прошел сквозь зрачок, студенистая жидкость потекла наружу; чакра Какудзу бросилась латать повреждения, втягивая в глазницу все, что можно было спасти, соединяя ткани внутри черепа. Хидан откинул голову и заржал каркающим, самодовольным смехом; штык он так и не вынул — просто разжал захват, когда выброшенная рука Какудзу вырвала его, отбросив прочь. Лицо Хидана выглядело страшно. Пользуясь ситуацией, он частично избавился от шланга в животе.

— Привет, братан, — развернулся он к Дейдаре, — вижу, ты тоже ждешь, когда я завалю старую гниду. Если бросишь мне серп, я сделаю ему гребаное харакири.

Дейдара встал, он был решительным и бледным. Он не думал, что все будет так. Не ожидал реванша от Хидана, и полной своей ненужности во всем происходящем. Конечно, он знал безумную маску жреца — но она никогда не была обращена лично к нему. Она адресовалась только тем, кто перестал быть для Хидана человеком. Это просто прием. Его использовали, да, он точно лишний. Хотя… он-то был приятен Хидану в Священном символе, это же что-то значит?..

— Я просто хотел, чтоб все было нормально, — сказал Дейдара, и его голос иссяк. — Это было глупо. Не надо было мне ждать. Я пойду.

— Я все слышал, — сказал Хидан. — Понял, старая жопа не против наших грешных втреч. Сечешь?.. Оставь тока мне немного орешков.

— Проваливай! — загремел Какудзу, раскрывая маски на спине. Плащ с треском прорвался, открыв пять фарфоровых лиц. Из них полезло черное, страшное, с угловатыми крыльями, похожими на сломанные лопасти ветряков. Воздух загустел. Места сразу стало очень мало. Но важным было не это. Дейдара подскочил к Хидану, присел, прежде чем переступить через него.

— Я все выброшу, — быстро сказал он. — Прямо сейчас! Если хочешь, куплю тебе другие.

— Вали ебать, — закрыл выбитый глаз рукой Хидан. — Завтра скажешь, как я тебе нравлюсь.

— Хидан! — встал Какудзу, один его глаз был полностью красным. — Ты отсюда не выйдешь. Я заставлю тебя молить о смерти, как ты никогда не просил своего дрянного божка. Поверь, ты ничего не знал о боли до этой минуты!

— О да! — заржал Хидан. — Разбей на мне свое второе сердце! Тимбилдинг хуле.

…Дейдара выбежал за дверь и потер висок. На улице собиралась летняя гроза. Сверкала молния. С каждым шагом по промзоне она становилась ярче, всполохи электричества отливали на металле фиолетовым, сиреневым, всеми оттенками аметиста. В небе стоял треск. Отчаянно пахло мокрым асфальтом, едкими сорняками, свежестью и озоном. Загрохотал гром.

Дейдара набрал в обе руки глины. В грохоте грома слышался глумливый, далекий смех. Свет полыхал. Дейдара запрыгнул на железный каркас, перескочил на крышу слепого завода, оттуда — на стальные трубы, достиг стрелки подъемного крана. Пробежался до самого конца, раскинул руки. Утопающий в дожде и тумане город простирался далеко под ногами. Дейдара разжал пальцы — в небо взлетели две глиняные птицы. Ударил гром.

— Кац! — заорал Дейдара.

…Небо расцвело золотом, багрянцем, лазурью, словно взошло, наконец, долгожданное солнце. Желтое, как подсолнух. Синее, как звезды цикория. Белое, как смерть.

Всполохи салюта Летнего Фестиваля.

14. Сасори

Сасори вернулся из Страны Звука, где у него был хороший шпион под прикрытием. На пути туда он обстоятельно исследовал окрестности песчаной Суны, в которой предстояло выполнить миссию. Сасори умело использовал Шотен, и сделал это дважды. Путь из Песка в Звук напрямик шел через Коноху, где о «Рассвете» знали хорошо, и где любое подозрение могло кончиться провалом. Обходной путь шел через страну Травы, и Сасори решил не рисковать.

На выходе из Травы он внезапно столкнулся с Итачи Учихой и Кисамэ, которые выдвинулись куда раньше него. По всем нормам безопасности они тоже должны были использовать Шотен, выглядя как безвестные ходоки, но Кисамэ и Итачи шли открыто, и вид у обоих был утомленный. Наверное, что-то сорвалось.

Сасори издал опознавательный свист и показался. Глаза Итачи вмиг налились алым — он считывал техники, чтоб подтвердить личность встречного.

— Возвращаетесь? — спросил Сасори. — Граница чиста?

— Нет, — ответил Итачи. — Мы еще не закончили.

— За вами хвост? — предположил Сасори.

— Нет, — снова ответил Итачи. — Хвост остался дома. В Амегакурэ. Надеюсь, навсегда.

— Итачи-сан хочет сказать, мы застряли из-за меня, — вклинился Кисамэ, так как Сасори явно не мог ухватить суть. — Но теперь все нормально. На границе тоже.

— Какой хвост вы имеете в виду? — надавил Сасори. — У нас проблемы?

— Возможно, — сказал Итачи, хотя мог и отмолчаться. — Но я уже предупредил Пейна.

Сасори осмысливал полученные сведения. Фактов было явно недостаточно. Однако миссиям, судя по всему, ничто не угрожает. Кто-то проник в Амегакурэ, разведал их убежище?..

— Если внешние разведки интересуются нашей Организацией, — значительно произнес Сасори, — я узнаю это в ближайшие четыре дня. Пейн может не волноваться.

Итачи пожал плечами, и тем бы встреча закончилась, но Кисамэ решил вставить слово:

— А вы почему идете без напарника? Шибко секретное дело?

Итачи закатил глаза. Вопрос был нелеп: все дела нукенинов «Рассвета» были секретными.

— Да, Дейдара слишком молод и глуп, так что он остался работать над собой, — прикрыл веки Сасори.

— То есть вы не знаете, чем он занят? — гнул свое Кисамэ.

— Что ты хочешь этим сказать? — впился в него остановившимися зрачками Сасори.

— Мой напарник, — ответил Итачи, — хочет сказать, что лишь два человека в нашей организации уважительно относятся к своим напарникам и присматривают за ними: я и Пейн. Как показывает жизнь, слежка за напарником — вещь необходимая. Но даже слежка без доверия ничего не стоит.

— Я прекрасно знаю, чем занят Дейдара, — поднял бровь Сасори. — Он изучает схему обороны Суны, которую я ему оставил, лепит из глины своих тараканов и мечтает о величии. В час дня он позавтракал оставленными ему запасами, скорее всего это были финики, фундук и печенье, через три часа будет ужинать консервированным угрем. После ужина он пойдет в дозор, где обычно считает звезды и мечтает о величии. Утром он примет душ. И когда я вернусь, он будет рад встретить меня серией бессвязных вопросов. Полагаю, и Пейн, и вы, Итачи-сан, можете дать о своих напарниках столь же исчерпывающие отчеты.

— О да, — красивые губы Итачи искривились в усмешку. — Но я не готов обсуждать личную жизнь напарника на ходу и без его согласия.

— Да, — кивнул Кисамэ. — Лучше не надо.

— Хотя по возвращении я готов обсудить личную жизнь напарника Какудзу, — дернул бровью Итачи. — Это может быть поучительно.

— Для кого? — ухмыльнулся Сасори. — Песенка Какудзу спета. Меня не удивляет, что он не уважает напарника. Но я не согласен, что он за ним не следит.

— Откуда такая уверенность? — прищурился Итачи.

— Он к нему привязан, — ответил Сасори. — И он ревнив. Хидан для него — как деньги. Только не деньги. Уверен, он учитывает там каждую царапину.

— Не очень похоже на правду, — усомнился Итачи.

— Похоже на правду, Итачи-сан, — хрипло произнес Кисамэ. — Он точно его пасет. Ночевал у него, когда вы… ну… это. Когда мы с вами первый раз повздорили.

— Разве мы с тобой вздорим, Кисамэ? — Итачи положил руку на плечо напарника, и тот приосанился.

— Как скажете, Итачи-сан.

— Я знаю, что прав, — подвел черту Сасори, поскольку созерцать это единение было неприятно, даже если оно полностью состояло из тактических талантов Итачи. — Увидимся в Убежище.

* * *

По дороге из Звука Сасори мысленно повторил этот разговор, чувство злорадства еще не притупилось. Кисамэ бы ожидаемо недоразвит, Итачи ожидаемо умен, хотя явно не так, как сам Сасори. Какудзу, с чем все были согласны, смешон и жалок.

В Амегакурэ стояло позднее утро. Белое, в мелкой мороси, с обложными облаками. Если не знать точного времени — невозможно определить, утро тут, день или вечер. Разве что по контингенту городских лавок. Утренние посетители более бедны и торопливы. Гудели от напряжения провода, мигала неоном щербатая вывеска арматурного завода.

Убежище выглядело безопасно и привычно. Перед ним нес вахту Зецу. Его было не видно, он показался из стены лишь при входе. Кивнул головой.

Комната Сасори была последней в лабиринте коридора, и больше остальных. Там было достаточно места для мастерской и хранилища, и там его никто не беспокоил. Кроме того, он каждый раз имел возможность пройти все Убежище, выяснить по звукам, что у кого происходит, и держать в руках нити судьбы.

Например, сейчас в комнате Кисамэ раздавались голоса — должно быть, напарники тоже вернулись. Комната Тоби — странного человека в спиральной маске — как всегда была тиха и приоткрыта. Тот редко ночевал в Убежище, да и полноценным членом Организации не был, отирался на переферии, чем-то угодив Лидеру. Комната Итачи была наглухо заперта. У Какудзу что-то шуршало и чавкало, неприятные звуки, как и сам человек. Комната Хидана была распахнута и пуста. То есть относительно пуста — в ней не было людей и оружия. На полу валялся цветной кулек от стандартного перекуса — орехи или цукаты, дрянная жвачка, которую любит молодежь. Знакомая упаковка. В комнате Дейдары было тихо. Но она не была закрыта, и Сасори толкнул створку.

На миг он решил, что ошибся и попал в нежилое помещение, пара которых тут пустовала на всякий случай.

Комната Дейдары была действительно пуста. То есть из нее пропали все полки, стеллажи и ящики, словно тут бушевал ураган. Все, что находилось на полках, пропало тоже. Дальний угол занимала огромная куча пепла, который этот дурак не вынес, а превратил в инсталляцию. Куча имела форму термитника, до половины обнесенного бортом из глины. На ее вершине сидела белая лепная кукла безопасного вида, но кто знал, какая в ней начинка.

На полу лежал футон. Перед ним стоял глиняный кувшин с луговой травой. Больше смотреть было не на что.

Закопченное окно казалось вымытым. Что его мыли — видно по разводам, а что закопченное — по оставшейся в углах саже. Это был хороший знак: Дейдара обустроился на свой вкус, и сбегать или предавать Организацию не собирается.

Что-то болезненное и тревожное, тем не менее, кололо живое сердце Сасори, но он не мог понять, что это, и гнал незнакомое чувство.

Однако дел было по горло, близилась дата поимки биджю. Чтобы не терять ни минуты, Сасори создал песчаного клона и направил его прямо в кучу пепла, где тот отлично окопался. Как только напарник появится, Сасори будет знать. А скрытое наблюдение даст ему нужные преимущества.

…Два часа Сасори методично трудился.

Зарядил Хируко и сменил яд на более подходящий, проверил собственные технические параметры, смазал каждую деталь, обновил пружины в стреляющих частях, пополнил запас игл. Он как раз собирался пропитать все оружие новым ядом, как в свою комнату вернулся Дейдара.

Сасори отложил яд и приготовился наблюдать.

Дейдара был бледен и возбужден. Ворвавшись в комнату, он без остановок пересек ее дважды. Потом замер на месте. Снова прошелся и плюхнулся на футон. Все это полностью вписывалась в диагноз. Глаза клона, скрытого пеплом, смотрели прямо в лицо Дейдары. Что-то в нем изменилось. Но Сасори не успел понять, что: стремительно сложив печать, Дейдара крикнул «Кац!» — и кукла на вершине пепельной кучи взорвалась.

Песок погибшего клона смешался с гарью и обломками глины. Сасори хмыкнул и встал из-за стола. Наблюдение надо наладить лучше. Если Дейдара покинет комнату — за ним придется незаметно последовать. Клон в закрытых помещениях не подходит.

Сасори посмотрел в глаза жемчужине своей коллекции — марионетке Сандайме Кадзекагэ, Третьего Правителя Суны. Янтарные, продолговатые глаза в черной подводке на египетский манер. Красивый был мужчина. Очень породистый. Железный Воин страны Ветра. Жаль, что эти прозрачные глаза не видят сегодняшнего Сасори. И Сандайме не может оценить, как сильно ученик превзошел своего учителя.

Сасори соединил свой разум с марионеткой, подцепил нитями ее конечности, сложил печать. Изо рта Сайдайме извергся поток железного песка. Тонкой магнитной струйкой черный песок пополз под двери, разбегаясь вдоль стен, прижимаясь к углам и трещинам пола. Затек под дверь Дейдары, дошел до выхода из Убежища. Идеальная техника слежки, свойственная всем Кагэ Песка.

Дейдара сидел на футоне, тупо глядя на свою траву. Однако в коридоре происходило много интересного.

С улицы вернулся Итачи. Интересно, с кем тогда пил чай Кисамэ. Потому что сейчас Кисамэ был один, обвязывал свой меч. Итачи сходу направился в комнату Хидана. Постоял среди пустоты, потер висок. И побрел к себе. Через десять минут Кисамэ покинул свое жилище и тоже пошел в комнату Хидана. Постоял в середине, поскреб грудь под плащом и вернулся к себе. Еще через четверть часа с футона вскочил Дейдара, и — как такое может быть? — тоже направился в комнату Хидана. Там он не задержался, заглянул, и бросился к Какудзу.

Дейдара колотил в дверь Какудзу яростно и часто. Наконец, та открылась.

— Где он? — закричал Дейдара, задрав лицо.

— Не твое собачье дело, — ответил Какудзу. — Скажи спасибо, я тогда не вырвал тебе язык.

Дейдара подался назад и выставил жующую руку. Та облизывалась и плевалась глиняной крошкой.

— Запомни, мужик, — сказал Дейдара, — я за тобой слежу.

Какудзу медленно въехал темным кулаком в ладонь Дейдары, вдавив язык внутрь. Дейдара покачнулся.

— Я должен с ним поговорить! — заорал Дейдара, пытаясь сдвинуть Какудзу, что было бесполезно. — Я знаю, он у тебя!

— Не твое собачье дело, — снова сказал Какудзу, перехватил руку Дейдары, и отбросил того в коридор. Глаза Какудзу были прищурены, словно он усмехается под маской.

Дейдара удержался на ногах, и через миг подскочил обратно.

— Что, вырываешь ему ногти на дому? — зашипел он, — режешь на ленты? Копаешься в нем, да? Ищешь клад?

— Не знаешь, что говоришь, — отчеканил Какудзу и закрыл дверь.

…Не вышло. Дейдара сунул в щель ногу.

— Нравится, как он стонет? — крикнул он внутрь. Темная нога саданула Дейдару по колену, и дверь захлопнулась.

Сасори направил несколько гранул песка под дверь Какудзу. На его кровати шевелилась темная чакровая масса, из-под которой действительно был виден светлый локоть. Дейдара был прав — Какудзу копался в Хидане, как последний извращенец. Если б Какудзу использовал чужие тела как оружие или хотя бы для научных целей — Сасори бы его понял. Но Какудзу всегда брал только сердце, это минутное дело. Приятным был лишь тот факт, что Хидану, наконец, хана.

Поведение Дейдары было неприличным и абсурдным. Зато начинал полниться иным смыслом разговор с Итачи и Кисамэ. Досадно.

Дейдара меж тем вернулся к себе, упал на футон и сжал кулаки. Потом он зарылся лицом в подушку, его плечи затряслись. Как и следовало ожидать — эмотивный, неуравновешенный тип.

Еще через пятнадцать минут Какудзу вышел из своей двери и пошел к Кисамэ. В руках у него был комплект черной одежды, аккуратно сложенный стопкой, как в онсенах. Какудзу без стука вошел к Кисамэ и положил одежду ему на стол. Кисамэ, сидевший на стуле над аптечкой, непонимающе поднял взгляд.

— Забирай свое тряпье, — сказал Какудзу. — Благодарностей не надо.

— Это больше не мое, — закрыл аптечку Кисамэ. — Я от чистого сердца.

— Теперь снова твое, — нагнулся Какудзу. — Можешь посчитать, сколько раз он на него кончил. Пользуйся на здоровье.

— Зачем вы так, — ухмыльнулся Кисамэ, но тряпье, тем не менее, подгреб. — Мы же поняли друг друга, Какудзу-сан.

— Затем, — палец Какудзу указал на грудь Кисамэ. — Лидер переполошился из-за тебя. Я не собираюсь впредь подтирать твое дерьмо.

— Ну, прошу прощения, — откинулся на спинку стула Кисамэ. — Мы вас больше не подставим.

— Мы?! — проревел Какудзу, нависнув над столом. — Нет никаких вас!

— Это не вам решать, — уверенно парировал Кисамэ.

— Мне, — еще более уверенно отчеканил Какудзу. — Эта ебливая тварь никому из вас не достанется. Запомни.

— Приятно видеть, как он вам дорог, Какудзу-сан.

По неясной причине Какудзу заржал. Кисамэ фальшиво, но солидарно подхватил.

— Постарайся быть нормальным человеком, — наконец сказал Какудзу, опершись о стол руками. — Не лезь к нему. Он не остановится, и мне посрать. Когда он занят своим вшивым ритуальным дерьмом, он меня не достает. Но мне не посрать, что Лидер кудахчет тут над каждым из вас, ушлепков. Если ты так туп, что не понимаешь, к чему идет — я буду вынужден тебя убить.

— Я вас не боюсь, Какудзу-сан, — ответил Кисамэ. — Вы убьете либо меня, либо его, а потом Лидер убьет вас. Или, если верить вашему прогнозу, меня убьет он, а его — Лидер. Или джинчуурики убьют нас всех. Так что в конце трупы.

— К чему ты ведешь? — нахмурился Какудзу.

— Хочется пожить немного, пока не началось, — Кисамэ уставился зрачками без век в переносицу финансиста, и широко улыбнулся. Улыбка Кисамэ была безгубая, синюшная, в тридцать два акульих зуба, как пасть ёкая.

— Ну поживи два дня, — распрямился Какудзу, хохотнув. — На третий мы выходим на охоту в Молнию.

— Это уже решено? — блеснул белками Кисамэ.

— Если эта тварь до того восстановится.

Какудзу вернулся к себе, и Сасори был рад концу беседы. Информации было слишком много, ее следовало подробно проанализировать.

В ближайшие полчаса ничего не происходило. Какудзу читал газету и следил за чакровой массой. Дейдара лежал ничком. Итачи перебирал свитки и приводил в порядок свою одежду в сундуке, потому что был чистоплотен и хорошо организован. Потом в Убежище вошла Конан.

Эта была большая новость. Конан не жила тут, она обитала в Городе вместе с Лидером. Если она появлялась перед членами «Рассвета» — то лишь как посланник, в виде бумажного клона. Конан разносила только приказы.

Теперь на ее спине был вполне материальный мешок, похожий на большой военный ранец. Старый брезент едва не лопался, так набит.

Конан вошла в комнату Какудзу.

— Вот, — сказала Конан, роняя мешок на пол. — Это то, что ты просил.

— Очень хорошо, — встал Какудзу, отложив газету. — Сдача осталась?

— Приди в себя, — потерла плечи Конан. — Я взяла со склада, что велел Пейн. В следующий раз иди сам.

— Обувь тоже там? — потрогал ранец ногой Какудзу.

— Интересно — проверь. — Конан развернулась на выход, но Какудзу оказался проворней. Мощным шагом он перегородил ей путь.

— Что такое? — подняла брови Конан.

— Ответь мне только на один вопрос, — тяжело уронил Какудзу. — Что у тебя было с моим напарником?

— С кем, прости? — оглянулась на чакровую массу Конан.

— Ты поняла.

— Ты не в себе, — опустила ресницы Конан. — Что у меня может быть с человеком-еб-твою-мать?

— Ответь мне на вопрос, — давил Какудзу.

— Виделись у Лидера на Языке Будды, — спокойно сказала Конан. — Он рассказывал про свой монастырь.

— Про какой такой монастырь? — не поверил Какудзу.

— Про пиздатый монастырь, — терпеливо повторила Конан. — Или ебучий монастырь. Я не запомнила.

— И что, все?

— Он спросил, есть ли у меня дети.

— Это ближе, — кивнул Какудзу. — И что еще?

— Что тебе надо? — вздохнула Конан. — Я ни с кем не сплю. Это хотел услышать?

— Не только. Я хочу услышать, собираешься ли ты спать с моим напарником. Сколько раз он к тебе подкатывал и как.

— Больной ублюдок, — сжала губы Конан. — Вот зачем ты хотел, чтобы я принесла тебе вещи лично. Соскучился по допросам?

— Вещи тоже ценны, — гнул линию Какудзу. — Сами по себе. А скакать за тобой по Городу я староват. Так что отвечай.

— Знаешь, — расстегнула плащ Конан, словно ей жарко, — Я намеревалась сказать тебе правду, потому что не считаю ее чем-то особенным. Но теперь просто ничего не скажу. Живи со своими домыслами, мудрые говорят, нет на свете больших страданий, чем те, что заключены в нашем воображении.

— Кто сказал тебе, что я страдаю? — подался вперед Какудзу.

— Я видела много боли на своем веку, — произнесла Конан. — И знаю, о чем говорю. И ты знаешь.

— Это ты затем мне демонстрируешь свое тело? — хмыкнул Какудзу. — Намекаешь, что еще хороша?

— Приятно чувствовать себя желанной, — убрала прядь со лба Конан. — Даже в твоих глазах.

— То есть ты собралась трахаться с моим напарником, — переплел руки Какудзу. — Собственно, я услышал, что хотел.

— Мог и не спрашивать, — кивнула Конан, — Ты всегда слышишь, что хочешь.

— Надеешься, что Хидан нежный любовник? — прищурился Какудзу.

— А ты знаешь, что нет? — удивилась Конан. — Откуда бы? Ну-ка просвети меня.

— Похоже, ты правда еще не спала с ним, — согласился Какудзу.

— Выпусти меня отсюда, — пошла к двери Конан, вытянув руку, чтоб открыть створку. — Забавно было поболтать, но у меня дела.

— Шалава, — пробормотал Какудзу, отойдя. Конан вышла.

Какудзу захлопнул дверь и начал разбирать мешок. В нем оказались несколько пар стандартных серых штанов, стопка маек или футболок, ножные обмотки и обвязки, одним словом, типовая одежда шиноби на несколько человек. Два плаща в красных облаках. На дне лежали мягкие сапоги, такие носят в северных широтах.

— Сука, сказал же про нормальную обувь, — проворчал Какудзу. Вещи он сложил в стенной шкаф, оказавшийся битком набитым газетами и чеками. И после этого присел перед кроватью.

Какудзу минуту внимательно изучал черную массу, потом сложил печать. Чакровая масса сжалась и поднялась, словно тесто. Она приняла форму некого существа, из ее середины всплыла фарфоровая маска. Медленно, вытянувшись вязкой плазмой, это существо затекло под плащ Какудзу.

На кровати остался голый Хидан. Он был бескровен и бел, как известь. На его коже повсеместно цвели затянувшиеся шрамы, кожа была чистой и мокрой. Зачем Какудзу в нем копался? Что нашел?

Сасори подумал, как иронично устроена жизнь: он наладил слежку за Дейдарой, чтобы быть в курсе дел напарника — а вместо того все узнал о ненавистном Какудзу. Наблюдать за ним в естественной среде оказалось не так уж тошнотворно, даже любопытно. Но это потому, что Какудзу каждый миг получает по заслугам, поскольку увяз как последний глупец.

— Хидан, — голос Какудзу налился глубиной. — Ты меня слышишь?

Хидан не подавал признаков жизни. Какудзу, сидевший на карачках, перенес вес на другую ногу. Потом назад, словно мучительно искал удобное положение, которое даст ему выдержки и терпения.

— Хидан. — Какудзу взял его за руку, прощупывая пульс. Вторую руку Какудзу опустил Хидану на грудь, сдвинув круглый медальон, и какое-то время сидел так, уронив голову и прислушиваясь. Потом случилось невообразимое: Какудзу поднял Хидана и понес его к окну.

Серый уличный свет не блистал яркостью, но все же он был дневным. В нем лицо Хидана выглядело менее мертвым. Какудзу внимательно изучал его, и всю ношу в целом. Пару раз он перехватывал Хидана половчей, словно тот спит, и проснется от неудобной позы. Рот Хидана был приоткрыт. Из-под лицевых обмоток Какудзу выползла гибкая чакровая нить и раскрыла Хидану губы — Какудзу посмотрел, целы ли зубы. Потом этой же нитью раскрыл Хидану веки. Потом просто стал водить нитью по его лицу.

Какудзу смотрел на холодный дождь.

А Сасори неподвижными глазами смотрел на Какудзу. В нем и в его грузе было что-то вечное. Дело не в бессмертии, хотя лишь бессмертные вещи казались Сасори настоящими. Мощный кряжистый торс Какудзу источал смирение перед собственным бессилием. Груды и груды чакры бугрились под кожей зря. Утешение этой тщете мог принести только деликатный, блеклый дождь, тоже лишенный силы, уходящий в землю, как само время. Рельефное тело Хидана было покорным и пластичным. Мягкая инерция, идущая от него, отлично гармонировала с блеклым дождем и с железным объятием, и с великой тщетой всего земного. Так может выглядеть осень на самурайской гравюре.

Какудзу и Хидан были совершенны.

Потом Хидан дернул веком и схватил ртом чакровую нить, которая ползала у его губ. Какудзу перевел взгляд вниз. Глаза Хидана открылись. Они были яркими, цвета разведенных чернил.

— Хидан. — Какудзу сказал это утвердительно и замолк. Его тело ожило и перестало напоминать изваяние.

— Че за дела, мужик? — прикусил нить Хидан. — Решил приласкать меня после всего, что было?

— Заткнись, — отступил от окна Какудзу, втягивая нить под маску.

— Хуле ты меня таскаешь, пидар! — взвился Хидан, стукнув кулаком по скуле Какудзу, но ему явно не хватало сил. Удар вышел смазанным, рука бессильно упала. Какудзу прижал его сильней.

— Хидан. Твои забавы в этот раз встали слишком дорого. Не кипешись.

— Отпусти меня, старый гандон! — заорал Хидан, дергаясь всем телом. — О чем-то размечтался, шитая гнида? Ты не смеешь лапать мое тело, сука, оно принадлежит Богу! Разожми свои грешные руки, мать твою!

Какудзу спокойно разжал руки, и Хидан упал. Подняться он не смог.

— Ну еб, — приподнял плечи Хидан и рухнул вниз лицом.

— Хидан, — присел Какудзу и поднял голову Хидана за волосы. — Я сказал тебе, ты увлекся. Если можешь, ползи к себе, — Какудзу отпустил голову Хидана и встал.

Пока Хидан совершал титанические усилия, чтобы сдвинуться с места, Какудзу достал один из плащей, что принесла Конан. Он вернулся к шипящему Хидану, завернул его в плащ и снова поднял на руки.

Хидан сник. Его рука из-под плаща обвилась вокруг шеи Какудзу. Какудзу локтевой чакрой открыл двери и вышел в коридор.

— Хера мне делать в комнате? — вновь забился Хидан. — Пошли гулять блять! На ебучую речку! Вижу, тебе не стремак.

— Про ебучую речку я все знаю, — мрачно отозвался Какудзу. — Надеюсь, за нее ты тоже рассчитался.

— Считаешь мои долги, бабло-сан? — выгнул шею Хидан, словно ему не хватает воздуха. Какудзу остановился. Перехватил Хидана поудобней.

— Если я сочту все твои долги, ты будешь вечно должен мне, Хидан.

— Хочешь этого от меня? Непрерывной сладкой расплаты?

— Заткнись, — буднично сказал Какудзу и вошел к Хидану. Там он сгрузил его на футон.

Хидан пошевелился. «Жестко сука» — сказал он.

— Я зайду утром, — произнес Какудзу, поправив Хидану плащ. И замер, держа руку у него на груди.

— А где моя коса? — вскинулся Хидан, но тут же рухнул обратно.

— У меня. Запечатана в свитке. Встанешь — заберешь.

— Проебал? — сощурился Хидан.

— В свитке, — повторил Какудзу, погладив Хидану шею. — Ты настолько тупой?

— Завались, — Хидан прикрыл глаза и раскрылся. Руки его и полы плаща разошлись в стороны. Это стоило ему усилий, он глухо застонал. Какудзу положил вторую руку ему на ребра. Лицо Хидана было примечательным: он наслаждался. Ласка Какудзу была деликатной, как холодный дождь, но словно сомнамбулической. С каждым движением его глаза наливались кровью. Левая рука потемнела. И внезапно пропорола Хидану кожу, пошла вперед, оставляя глубокий рваный разрез.

Хидан конвульсивно выгнулся и со стоном упал обратно. Его голова мотнулась по покрывалу, на коже выступил пот. Дыхание участилось. Но глаза были закрыты.

Какудзу остановил руку под яремной впадиной и замер. По ребрам Хидана потекла кровь. Он часто дышал, губы разомкнулись.

— Хидан, — низким голосом позвал Какудзу.

Глаза Хидана медленно раскрылись. Зрачок был расширен и смотрел в потолок. Какудзу каменной ладонью вошел ему под кожу. Хидан закричал.

— Смотри на меня, Хидан, — довернул руку Какудзу.

Хидан содрогнулся и закрыл глаза. Какудзу выпустил из запястья нити чакры и стал латать повреждение.

Хидан с усилием накрыл его руку своей и стал выдирать целебную чакру.

— Не смей меня трогать, сука, — пробормотал он, — я тебе говорил, падаль, боль священна, а эта срань Смертный Грех.

— Твои грехи смешны, Хидан, — отбросил его руку Какудзу. — Ты на пределе, и должен восстановиться.

Пять минут Какудзу соединял ткани, пресекая попытки себе помешать — пережимал Хидану горло. Движения ладони Какудзу на хидановом кадыке были неэффективны: скорее это было поглаживание, а не удушение, хотя пару раз пальцы действительно сжались. Дыхание Хидана замедлилось, лицо застыло.

— Ты даришь мне много священной боли, — прошептал Хидан. — Но твоя маска куда лучше тебя.

— Я правильно понял, Хидан? — надавил ему на грудь Какудзу. — Ей можно лапать тебя как угодно. До тебя доходит, что она — часть меня?

— Маски не бывают верующими или атеистами, они как звери, — четко произнес Хидан. — А ты вшивый атеист. И тупей меня. А теперь отвали.

— Не трать энергию на пустой разговор, — сказал Какудзу, нехотя убрав руку. На груди Хидана быстро белел длинный шрам.

Какудзу снова запахнул на Хидане плащ, оглядел комнату, все ли в норме, и встал. По дороге к выходу он подцепил ниткой чакры пустую упаковку.

Сасори понял, что мелко и часто дышит. Он ожидал чего-то такого — стыдного, сентиментального, телесного, но оказался не очень к тому готов.

Нельзя сказать, что Сасори никогда ни за кем не подглядывал. Слежка и шпионаж — неотъемлемая часть жизни шиноби. Интимная сторона жизни не была для него тайной, но в ней не содержалось ничего полезного или достойного изучения. Поспешные и глупые телодвижения, презренный инстинкт.

Сейчас ему казалось, что лучше бы он стал свидетелем грубого, незамысловатого секса. Тогда слежку можно было бы просто снять. А теперь приходилось не просто вглядываться, но и не упускать ни единого нюанса. Чтобы не ошибиться с выводами.

Конечно, в главном Сасори не ошибся: Какудзу запал на своего напарника, и песенка его спета. Но он ошибся в мотивации. Недалекий Дейдара оказался более проницателен: реально рвет ногти на дому и режет на кровавые ленты. Но и Дейдара ошибся. Это не самосуд, не расправа, не воспитание. Это форма сожительства. Какудзу нашел применение своим извращенным склонностям, но не хочет оставлять следов, и дело не в банальном стыде перед конторой. Он лечит то, что испортил, поскольку заботится о напарнике. Вся эта придавленная нежность, опека и ревность — карикатура на отеческие чувства. Кто знал, что Какудзу вообще на такое способен? Видимо, в Хидане он обрел материализацию своей мечты. Не мудрено — Хидану нравится то, что происходит. Он слился с Какудзу в глубоком симбиозе.

Это если считать Хидана наивным, эмоционально шатким крикуном в поисках опоры. Такие прячут за наглостью и бранью собственную слабость. Но холодная тварь Хидан гораздо сложней.

Судя по внезапной своей популярности у членов «Рассвета», он сумел в кратчайший срок найти слабое место каждого и вогнать туда клин. Стравил одних с другими. В принципе, это классика интриги в борьбе за власть. Людей можно дергать за нитки, чтобы они уничтожали друг друга или делали то, что нужно кукловоду. Например, слепой Какудзу послушно прыгает через обруч, как уличная макака. Далее по логике последует серия мордобоев, Кисамэ и Дейдара в группе риска. Сам Сасори по логике должен немедленно идти к Дейдаре и брать ситуацию под контроль. Утешать или вытряхивать правду, одним словом повышать свой авторитет. Разыгрывать душевность. Но Сасори не так глуп, чтобы быть чьей-то куклой. На нем логика Хидана сломается. А сам он для Хидана недоступен, ибо лишен слабых мест.

…В комнате Какудзу наступило полное затишье: финансист сел в медитацию. Это значило прекрасную вещь: стыдные зрелища на сегодня закончены.

В комнате Тоби возникло движение — видимо, чудак в маске незаметно проник внутрь, пока Сасори отвлекся на бессмертную чету. В руках Тоби была стопка кроссвордов, которые он тут же сел решать, ероша волосы и постукивая карандашом по краю маски.

В комнате Итачи закончилась приборка. Итачи выпил лекарство, перебросил через руку отобранные вещи — штаны, сетчатую майку и синий свитер — и вышел в коридор. И… пошел к Хидану.

15. Сасори. Итачи

За окнами потемнело. Тяжелые темные тучи укоротили день, мелкая морось грозила перейти в полноценный дождь.

В комнате Хидана было сумеречно. Итачи предупредительно постучал, вошел и зажег фонарик. Хидан лежал на футоне, раскинув руки из-под наброшенного плаща. Итачи подошел, посветил в лицо.

— Хидан, мы можем поговорить? — спросил Итачи.

— Говори, — глухо отозвался Хидан.

— Может быть, ты встанешь, и мы поговорим как нормальные люди?

— Не, чел, я что-то ухуярился по полной, — шевельнул пальцами Хидан. — Можешь пиздануть в меня огоньком, как в тот раз. Ты ж для этого пришел?

— Нет, — присел Итачи и положил фонарик на пол. Луч света теперь бил в противоположную стену. — Я пришел поговорить.

— Мне по хуям, что ты скажешь.

— Как знать, — пожал плечами Итачи. — Во-первых, вот нормальная одежда вместо той, что ты взял у Кисамэ. — Итачи положил на край футона вещи. — Та, насколько я знаю, тебе велика.

— Охренеть вовремя, — усмехнулся Хидан. — Но не пойму, с чего ты взял, что я влезу в твои штаны.

— Я видел тебя в тот раз. У нас одинаковый размер, — рассудительно ответил Итачи.

— Не, чувак, — заржал Хидан, — размер у нас точно разный. Просто поверь.

— Ты не мог бы воздержаться от этих намеков? — поморщился Итачи.

— Не грусти, не всем везет, — приподнялся на локтях Хидан, но не осилил, локти разъехались, уронив корпус обратно. — Пиздец! — резюмировал он.

— Что с тобой? — догадался спросить Итачи. — Ты вроде не ранен.

— Фонарем еще сучим посвети! — оскалился Хидан, совершая вторую бесполезную попытку. Плащ съехал с голого тела, открыв полный обзор.

— Я вижу, что ты не ранен, и у тебя ничто не сломано, — возразил Итачи, хорошо держа себя в руках. — Так что с тобой?

— Сломано. — Хидан сплюнул. — Но ты ни хера не видишь. Давай включи глаза, ебать, если так любопытно.

Глаза Итачи полыхнули алым. Хидан с бранью повалился на футон.

— Да, твоя чакра течет неправильно, — кивнул Итачи. — И есть следы Джионгу. Какудзу тебе что-то зашивал?

— Догадливый мурзилка. Теперь погляди, как эта сука оторвалась, и захлопнись.

— Мой геном не может видеть работу твоих систем, — закрыл потемневшие глаза Итачи, — Для этого нужен Бьякуган. Но я уверен, что завтра ты полностью восстановишься.

— Мне б твой оптимизм, чел.

— Обычно ты регенерируешь в считанные часы.

— Видишь на моей двери замок?

Итачи машинально оглянулся. «Нет», — сказал он.

— Вот. Дверь сука нараспашку, мог бы свалить в любой момент. А теперь пиздец, замок внутри. Умный, гандон. Тока смертный.

Итачи застыл, чувствуя, как холодеют пальцы. Конечно. Какудзу принял меры, как Итачи и хотел. А чего он, собственно, ждал? Банального избиения? Посадки под замок? Ежечасной вахты? Вот замок, и вахта не требуется. Интересно, что именно сделал Какудзу. Закольцевал определенные нервы? Пережал тенкецу? Наверняка с его техникой Какудзу знает много приемов.

Нечто сродни сожалению шевельнулось внутри. Это точно была не совесть — Хидан заслужил все происходящее, его было не жаль. Хотя можно не выносить человека, даже враждовать с ним, и, тем не менее, разделять его чувства.

— Я зайду в другой раз, — сказал Итачи после паузы. — В таком состоянии ты для меня бесполезен.

— Я угораю, чел! — стукнул об пол ладонью Хидан. — Не знал, что тебе занадоблюсь в боевой готовности. Хотел сгонять со мной по телкам?.. Ты, кстати, заценил, как я расписал твоего напарника? Если зашел качать права — не тяни.

Итачи смотрел в темноту комнаты, на пятно фонаря. В окно стучал дождь. Хидан был ужасен. Даже теперь, будучи полностью беззащитным, он продолжал утверждаться на Итачи, просто потому, что может. Его необходимо нейтрализовать. Сыграть перед ним ту роль, которая устроит Хидана и усыпит его конкурирующее начало. Но если сейчас Хидан догадается, кто виновник его состояния — любые усилия по погашению конфликта будут обречены.

— Я понял, ты тут не ради моей красоты, — продолжал трепаться Хидан, уронив руку на итачины вещи. — Может, хочешь облегчить душу? Покаяться в сраном безбожии. Исповедаться на моей груди. Чтоб ты знал, я это люблю — исповедь атеиста. Всегда сука такая умора. Дохлые предки, дерьмовое правительство, проебанное доверие, паршивый секс. Ни разу ничо другого не слышал.

— У тебя в жизни, видимо, не так, — дипломатично сказал Итачи.

— Да какая блять разница. Просто каждому надо оправдаться нах. Поэтому колись чел, в чем ты виноват, и пиздуй к себе.

Вот оно, это ненавистное качество, в сто раз хуже унизительной фамильярности. Хидан болезненно проницателен. Он постоянно заставляет Итачи стыдиться, исходя из своего дикого, извращенного Ниндо.

— Мне не нужно оправдываться, — возразил Итачи, сплетя пальцы у подбородка. — У всех моих поступков есть внешние причины, но ответственность за них несу только я. За утраченное доверие, за смерть близких, за паршивый секс, как ты выразился. В нашем мире за выход из ограничений приходится платить. Это признание мне ничего не стоит, просто для информации. Конечно, я понял, кто играет с моим напарником, пока мы были на миссии. И да, я это прервал. И нет, я не считаю, что виноват перед тобой.

— Оппа, — ухмыльнулся Хидан, глаза его в полутьме блеснули лавандой. — Пришел любоваться на результат? Хотел послушать мои потешные жалобы? Или во искупление принять от меня в ебло?

— Нет, — опустил руки Итачи. — Я хотел, чтобы ты со мной переспал.

— Да ебанись! — подпрыгнул Хидан, тут же падая обратно. — В натуре?

— Да, в натуре, — холодно кивнул Итачи. — Я ждал, что это случится в прошлый раз. То, что ты сделал с Кисамэ — продолжение темы, демонстрация. Люди вроде тебя, если ничего не предпринять, склонны повторять удачные приемы. Поэтому, чтобы ни о чем подобном не думать, закрой вопрос.

— Решил пожертвовать собой ради напарника? — растроганно спросил Хидан. — Да ты подвижник, Чахотка-кун.

— Решил сберечь наше время, — осадил Итачи. — Я не настроен на подобные отношения, и тем более не хочу втягивать в них коллег. Твой безыкусный флирт дает понять, что ты не успокоишься, пока не получишь желаемое. Поэтому…

— Ты серьезно думаешь, что я тебя хочу? — поднял бровь Хидан, и почти побежденное самолюбие Итачи конвульсивно дернулось в груди. — Я просто подъебнул тебя, чтоб ты немнога сник. Но ты нихуя не сник, чел. И теперь богомерзко врешь.

— В чем я вру тебе, Хидан? — меланхолично спросил Итачи.

— По базе. Тебя не задевает, что я вытираю тобой стены. Тебя задело, что я тобой побрезговал. И теперь вашу мать незакрытая тема. А брать что надо сам ты не умеешь. А воздержанный монах из тебя говно.

— Возможно, — процедил Итачи. — Но в природе моего желания нет лжи.

— У нас пиздецкий прогресс! — констатировал Хидан, блеснув зубами. — Но не думай, что все заебись. Я так понял, ты наметил мне роль насильника.

— Я пришел к тебе, потому что не хочу этого! — повысил голос Итачи. — Но ты сделал ровно то самое. Какую еще роль я могу тебе предложить?

— Не пизди, — посмотрел в потолок Хидан. — В желании принадлежать через боль нет греха. Но ебаная правда в том, что ты реально никогда не хотел конкретного человека. Пойми, ценить еблю и человека — разные вещи.

— Глубоко, — ухмыльнулся Итачи.

— Не, чел, глубоко — это захотеть меня. Прежде чем предлагать че-то такое. Ты мне по хуям, я тебе по хуям, чего удивляться, что у меня есть условия.

— У тебя есть условия? — переспросил Итачи. — Резонно. В отношении Кисамэ они тоже были?

— А ты, по ходу, сплетничать пришел? — Хидан перекатил голову по изголовью и посмотрел на Итачи с жалостью.

— Я пришел поговорить, — нагнулся Итачи, чтобы сократить дистанцию: он знал, что это способствует доверию. Как и самоконтроль, мягкий голос, внешние признаки терпимости.

Рассеянный свет фонаря едва освещал сумрак. Мимика Хидана скорее угадывалась по его интонациям. От его тела шло приятное тепло, оно было в тонусе, но лишено напряжения. Словно отдыхало. Глядя на это тело, никто бы не подумал, что с ним что-то не так. Хидан никак не ассоциировался с понятиями «болезнь», «калека», «ущерб» или «неполноценность». Даже будучи мертвым и разорванным на куски, он, наверное, выглядит здоровым. Просто временная заминка, «случайно наебнулся» или как-то так.

— Я не нужен тебе, чувак, — сказал Хидан. — Не понимаю, какого хера ты теряешь тут время.

— Я хочу понять, что ты нашел в моем напарнике, — тихо сообщил Итачи. — И что он нашел в тебе.

Хидан молчал. Это было странно, поскольку типичной реакцией на такой запрос должны быть циничные сравнения, лживое отрицание или похвальба. Ревность, скрытая в вопросе, должна была прибавить Итачи человечности. Это распространенное чувство, оно дает иллюзию понятности. А понятность сближает. Черный силуэт Итачи был неподвижен — он ждал. Видимо, зря.

— Хидан, я не предполагал в тебе деликатности, — заметил Итачи. — Или есть что-то, что ты не можешь сказать?

— Ты его не скопируешь, — наконец проронил Хидан, имея в виду Кисамэ. — Мой ответ ничо тебе не даст.

— Ты сблизился с ним, чтобы задеть меня. Но это не важно. Мне важно, является ли он для тебя таким же мусором, как и все остальные.

— Чувак, твоя проблема не в сексе, — после долгой паузы сообщил Хидан, накрыв рукой свой медальон. — С тобой даже говорить трудно. Может в ебучую разведку ходить хорошо, но всем насрать. Твоя проблема в том, что ты дурак.

— Поясни, — терпеливо сказал Итачи.

— Этот мир вертится тока вокруг тебя. Ты тут упавшая звезда. И если чета идет не так — ты в ахуе. Но ты смертен, чахотка-кун. И твои фишки смертны. Весь твой заверченный калейдоскоп обломится на смертях, ты не можешь это контролировать. Но все равно лезешь из кожи. Это типа глупо даже для такого, как я.

— Я забыл, что разговариваю с бессмертным, — бледно улыбнулся Итачи. — Интересно, как вертится мир с точки зрения такого, как ты.

— Для смерти нет разницы, мусор ты или нет, — глухо сказал Хидан, — она обнимает всех. Люди сближаются и множатся, чтобы дать смерти работу. Секс — это печать смерти, изначальное подношение Богу. Поэтому ты пришел по адресу, хреново пиздовать в закат без такой печати. Ну чо, поставлю тебе, хуле.

К изумлению Итачи, последние слова Хидана отозвались в нем, как удар в солнечное сплетение. Тугой краткий толчок — и богатый шлейф сладковатого послевкусия. Чувство было приятным. Примерно так Итачи ощутил себя, когда узнал, что с завтрашнего дня работает в АНБУ.

— Любопытная работа для Жреца, — прищурился Итачи, словно сытый кот. — Не знал, что твой Ритуал начинается с этого. Теперь все, кто переспал с тобой, умрут?

— В этой конторе все умрут, — четко сказал Хидан, и его железный, уверенный голос сделал сладкий шлейф предыдущих слов физиологическим, словно мышцы пропитались ядом. — И если для смерти нет разницы, кто перед ней, то и для соития ее нет. Чтоб ты понял, скажу ясней: соединиться с человеком — то же самое, что его убить. Нормальные люди делают это лицом к лицу, а не в жопу. В вашем гребаном мире шиноби люди убивают друг друга в жопу, кнопкой. Сложил печать, нажал на кнопку — двадцать рыл сука легли, кто такие, как зовут, хуй ли тут делали — всем насрать. Кто кнопкой целый город положил — тот пиздатый герой. Или вот еще охуенная техника — ядовитый газ. Вообще можно не напрягаться, главное намордник надеть. Нечего блять удивляться, что и трахаться хотите в намордниках. С кем-то неизвестным. Я для тебя, чел — человек в наморднике. Но у меня намордник не такой страшный, как у твоего напарника. Потому ты здесь. Поэтому для тебя у меня есть условие.

Глаза Итачи полыхнули алым. Итачи убивал глазами — поэтому речь Хидана не могла его задеть. Но она его по обыкновению задела: единственный человек, с которым у Итачи была близость, носил маску. Намордник. Хидан не просто не мог этого знать — он не имел представления, что этот человек существует. Хотя в мире шиноби многие носили маски, даже в «Рассвете» таких было двое. Напарник Хидана — интересно, видел ли Хидан его лицо.

Но даже и это меркло перед важной проговоркой: «в вашем мире шиноби».

— Ты не считаешь себя шиноби? — спросил Итачи, всматриваясь, как чакра Хидана циркулиркет внутри него без выхода, как плотный дым в закрытой комнате.

— Никто сука не без греха, — ответил Хидан. — Это ты мне скажи, шиноби я или нет.

— Шиноби — это тот, кто крадется в ночи, — просветил Итачи. — Убийца, действующий из тени.

— Это не про меня, — усмехнулся Хидан.

Итачи сложил правой рукой печать: в режиме Досацуган шаринган мог видеть цвет и тип чакры, а также ее источник. Почему Итачи раньше не интересовался Хиданом с этой стороны? Потому что не предполагал здесь никаких тайн. Чакра Хидана была пурпурной, как у многих представителей клана Учиха. Это был цвет Проклятой Печати и Ниндо Ненависти Учих, одним словом, это был цвет ниндзюцу Хидана, основанного на Проклятой Крови. Источником пурпурной чакры являлось его сердце, откуда фиолетовый поток распространялся по всему телу и даже окрашивал его глаза. Он был очень сильным. Как и предполагалось.

Но это было не все. Под ним различался базовый фон, исходная чакра, излучаемая клетками тела. В первом приближении она казалась серой, совершенно неразличимой под ярким фиолетовым спектром, во втором она выглядела как ткань из черных и белых нитей, и, наконец, могла быть рассмотрена в своей истинной форме: в виде спиралей черной чакры Инь и белой чакры Ян. Это были два первичных элемента Мира Богов, стоящих у истоков мира шиноби. Такая чакра была у Мудреца Шести Путей, и именно она давала способность создавать вещи из ничего. Элемент Инь придавал явлениям форму, отвечал за воображение и духовную энергию, элемент Ян наполнял их жизнью и силой, так как отвечал за материализацию. Хидан отчетливо не умел всем этим пользоваться, иначе он был бы непревзойденным мастером гендзюцу и владел сотней техник. В чакре самого Итачи были эти элементы, делая его шаринган убойным. Но Итачи, как и все обладатели подобной чакры, смешивал элементы Инь и Ян с основным стихийным чакровым потоком, усиливая и формируя свои техники. Хидан со своим богатством ничего не делал, оно просто сочилось сквозь его поры и кожу, никак не влияя на основной фиолетовый поток.

Может быть, поэтому слова Хидана всегда так задевают Итачи — они тоже пронизаны элементом, создающим что-то из ничего? Сначала из минутного впечатления создается Форма, потом она наливается Силой, а впоследствии материализуется как Проблема. Непреодолимое и незримое гендзюцу ранга Изанами? Жертва бездействует, в то время как круговорот событий постоянно повторяется внутри её разума.

Итачи засмеялся — это глупо и комично, как такое может прийти в голову.

— Чета рассмотрел? — равнодушно сказал Хидан. — Понял наконец, как перешитая гнида оторвалась?

— Нет, — закрыл рукой левый глаз Итачи, потому что его резало. — Понял, что ты нашел в религии.

— Да ну? — отозвался Хидан. — Знай, мне это похуй. Заебался с тобой разговаривать. Вали к себе.

— Я хочу услышать твое условие, — ответил Итачи, убирая руку от лица. Его глаза стали темными, как обычно. — И тогда пойду.

— Так приперло? — скривился Хидан.

— Я рассмотрел твою чакру, и думаю, что это может быть интересным.

— Теперь послушай, что будет интересно мне. Ты затыкаешься и разбираешься со своим вопросом сейчас, пока я тут ничо не могу возразить. В общем, это как трахнуться с трупом, но есть любители. Можешь даже дверь не закрывать, будет умора. Или второй вариант. Ты ждешь, пока я оклемаюсь и встану. Тогда я сделаю, как ты хочешь, грубо, жестко и может в несколько заходов, чтоб ты полностью насладился. Тебе понравится, чахотка-кун. Но в процессе я тебя убью. Мой кредит на грешные удовольствия закрыт.

— Хочешь убить меня в своем ритуале? — переспросил Итачи, хотя и так было понятно.

— Да, чел, мы умрем вместе, — заржал Хидан.

«Изанаги-Изанами», — кивнул себе Итачи. — «Смерть одного из нас будет иллюзией. Стремительная материализация случайной мысли».

Итачи встал.

— Я не могу потерять свою жизнь сейчас, — сказал он. — У меня есть незаконченное дело. Но ответь: если все произойдет сегодня, почему это не станет для тебя грешным удовольствием?

— Потому что между нами будет мой Бог, — ответил Хидан. — Ты меня убьешь.

— С чего ты взял?

— Начни блять и узнаешь, — раскинул руки Хидан. — Я тебя заставлю. Все просто.

— Как ты можешь меня заставить? — активировал шаринган Итачи.

— Бранью и гормонами, — захохотал Хидан, однако смех его иссяк так же резко, как начался. — Ты окажешь мне услугу, — закончил он.

— Надеешься восстановиться после этого без искажений? — кивнул Итачи.

— Умный, мурзилка, — умильно посмотрел на него Хидан. — Ты меня раскрыл. Ебаный Какудзу завтра охуеет. Давай, чел, я буду нежен.

Тело Хидана было гладким, молодым, приглашающим, как учебный полигон. В нем могли быть скрыты ловушки, но это никак не меняло изначально принятого решения. Это тело готово принять любую боль как должное, и щедро ответить на нее. Ожидает ли боль самого Итачи? Важно ли это?

Нет. При мысли о душевной близости с Хиданом Итачи трясло. Физическая близость, если воспринять ее как технику, могла снять напряжение, и в этом смысле казалась желательной. Но важным было лишь то, что находилось в центре.

Лицо человека напротив. Как выглядит человек, когда Итачи дарит ему наслаждение? Его лицо оскалено, как в приступе боли? Как было у Кисамэ, когда он катался по траве? Оно безмозгло, глупо, смешно, издает непристойные звуки? Или люди вроде Хидана все контролируют, тоже нося маску?

Или их лица безотрадны, как лица приговоренных?

Или именно смерть стирает и тупость и уродство, налагаемые страстью, оправдывает телесные реакции, дарит умиротворение? Насколько будет красивым лицо Хидана перед смертью?

Как он вообще допустил мысль о красоте хиданова лица?

С каждой секундой, пока эти мысли неслись сквозь сознание Итачи, он ощущал себя все более легким, полым, звенящим, словно выбили окно, откуда каждый миг могут вылететь черные птицы. В нем почти не остается веса. Ноги не держат его, потому что он парит над полом. Как будто призрачная коса шинигами подрубила колени. Туго пульсирует центр воли в солнечном сплетении. В ушах растет гул. Так бывает при падении в колодец от перепада давления, невесомости и ужаса. Далеко в глубине боги бьют в барабаны. И с каждым метром падения этот звук громче.

Достичь своей завершенной формы — проклятый клан Учих может сделать это только через смерть другого человека.

Большая удача, что это не ценный дзенин Конохи. Некоторое недоразумение, что с дзенином Конохи Итачи не испытывал ничего подобного. Только меланхолию, изумление, обреченность и злость.

Итачи прикрыл дверь.

…Но перед тем его активированный шаринган отлично увидел железный песок, расползшийся из-под двери вдоль стен и источающий характерную следящую чакру. Не составило труда и пройти по ее следам до дверей горе-наблюдателя.

В любой другой момент Итачи было бы плевать. Не уследил, что за тобой следят — сам виноват, это жестокий мир шиноби. Но не теперь. Тот факт, что в слежке не было никакого рационального зерна, одно чужое любопытство, делал ее окончательно унизительной и достойной кары.

Гнев вырвался из правого глаза Итачи черным пламенем Энтон, поджег песок, полетел вперед по трещинам пола. Через миг пламя будет у Сасори. Если тот не владеет в должной степени дзюцу запечатывания — ему и его куклам конец. Ну и каждый житель Убежища будет знать, кто превысил все нормы сосуществования, и кем наказан за вторжение в частную жизнь коллег.

Печать, поставленная на дверь Хидана, блокировала не только Аматерасу, но и любые виды обнаружения. Снаружи, из коридора, в этом месте теперь обычная каменная кладка.

* * *

Сасори родился в месте, где искусство печатей считалось основным. Его бабка так владела им, что лично запечатала хвостатого демона в теле сына Йондайме Кадзекаге. Четверного правителя, который сменил того, что теперь грозился сгореть вместе со своими неповторимыми техниками и прекрасным кукольным телом.

Этого хвостатого демона Сасори намеревался изловить вместе с его носителем через несколько дней.

Носитель хвостатого демона был Годайме Кадзекаге — Пятым правителем Деревни, Скрытой в Песке.

Жизнь — узкая дорога между берегами небытия, немудрено, что на ней постоянно сталкиваются твое настоящее, прошлое и будущее.

Алый Скорпион и Тени Песка — хорошее название для поучительной новеллы. Но если не спасти куклу Третьего — писать будет не о чем, разве что о стыде.

Сасори сбросил технику управления марионеткой и сложил печать. Среди свитков на его спине был один с готовой печатью Фуиндзюцу «Подавление пламени» — но, чтобы техника сработала против энтона, на свитке надо было начертать символ Аматерасу. Времени на это не было, так что Сасори надеялся на собственные ручные печати.

…Метод не сработал. Не лгали знатоки о силе шарингана. Пламя подбежало к двери, страшный жар и разница давлений распахнули ее. Темные языки огня с треском лизали проем, дорожка магнитного песка теперь напоминала бикфордов шнур. Страшная вонь древесины и пластика заволокла комнату. Сасори стремительно выбросил из спины свиток, и кинулся к столу за тушью. В коридоре послышались панические вопли. В черных струях пламени показался придурочный Тоби, который подпрыгивал и махал руками со стопкой кроссвордов, разгоняя ими огонь и дым. От его дерганья горячий воздух дрожал и закручивался спиралью. Тушь нашлась, но кисть на привычном месте не обнаружилась: это была катастрофа.

— Мастер Сасори! — орал Тоби, несясь прямо по огню к пылающей двери. — Нас атакуют, мастер Сасори! Тоби не знает, что делать! Тоби хороший мальчик, но ему страшно, мастер Сасори!

— Урод, — шарил по столу Сасори. — Чтоб ты сдох.

— Мастер Сасори! — раздалось уже в комнате. — Тоби обжегся! Кыш, кыш!

Треск пламени внезапно стих, и Сасори оглянулся. Тоби махал бумажным веером, словно разгонял мух, нелепо выбрасывал руки в стороны. Все, что он задевал, падало на пол: пузырьки с ядами, бутыли с лаком, емкости с солидолом и смазочными материалами. На полу растекалась разноцветная лужа. Подол Третьего Кадзекаге тлел, от него валил дым. Аматерасу исчезло. В коридоре хлопали раскрывающиеся двери.

— Что здесь за переполох? — на пороге образовался хмурый Какудзу, за ним возвышалась голова Кисамэ.

— Тоби что-то уронил! — закрыл голову руками Тоби. — Тоби хороший мальчик, он не хотел! Тоби услышал шум и испугался, а теперь все пропало! Мастер Сасори, простите Тоби!

— Все в порядке, — развернулся Сасори, сворачивая неиспользованный свиток. — Разбилась банка с реагентами.

— Ну и вонь, — развернулся на выход Какудзу. Кисамэ постоял пару минут, внимательно оглядел Тоби, потер обгоревший косяк двери, хмыкнул и пошел вслед за Какудзу. Сасори был готов поклясться, что мечник все понял.

— Кисамэ-семпай! — бросился вслед за ним Тоби. Сасори с облегчением запер дверь.

Вытяжка в потолке справится с запахом. Неприятно зудела мысль: Дейдара не показался. Пожалуй, теперь можно его посетить. Ему будет полезно услышать о времяпрепровождении Хидана.

* * *

Итачи сдернул с Хидана плащ и сел сверху. Его собственный плащ, надетый на голое тело, был необходимой уступкой скромности.

Хидан протянул руку. Усилие по удержанию ее на весу напрягло каждое сухожилие, хорошо обозначились выступающие вены. Итачи многое бы отдал, чтобы ощутить силу этой руки в полной мере, напряженный мышечный захват, почти борьбу — но сейчас перед ним была лишь тень. Это казалось издевательством, он словно вступил в имущественные права, оказавшись лишенным наследства: законное достояние обходило его стороной.

Итачи взял протянутую руку — и Хидан притянул его к себе. После этого его ладонь бессильно выскользнула на простыни. Но смысл жеста был ясен: Итачи поднял голову Хидана и осторожно прильнул к его губам.

Хидан подался навстречу. Он улыбался — это ощущалось даже с закрытыми глазами, но Итачи смотрел перед собой алыми зрачками, которые в десятки раз замедляли каждое действие, и одновременно позволяли предугадывать все последующие.

Целовался Хидан изумительно. Мягко, расслабленно, никуда не торопясь, без намека на захват инициативы. Теплый захват нижней губы, верхней, плавный разрыв контакта, все сначала. Глубина поцелуя не имела значения. Большой податливый рот то полностью вбирал итачины губы, ласкал их внутри, гладил языком, то медленно отпускал, впитывая влагу. Никакого хлюпанья, слюней, жрущих движений челюстью. Итачи прикусил нижнюю губу Хидана — тот не ответил, зато ожили его руки: он гладил итачины ноги, от лодыжек до колен, вверх по передней стороне бедра, вниз по задней поверхности, заходя пальцами под соединенные тела. Итачи привстал, пропуская руки под себя — и прижал их бедрами. Пальцы Хидана не остановились, будто нажимали там отверстия пустотелой флейты. У этой музыки был ритм, и если отдаться ему — кто знает, может быть, зазвучат кости, как бамбуковые погремушки, изгоняющие призраков. Итачи вжался в Хидана, точно желал боли — и руки замерли. Язык Хидана поддел верхнюю губу Итачи и беспечно гладил ее изнанку. На его нижней губе выступила капля крови, но Хидан не принимал вызов. Его личность вообще растворилась, он был похож на плотный пар, которому сам Итачи может придать любую форму.

Словно он целуется с собственным клоном. Дыхание Хидана полностью повторяло ритм дыхания Итачи. Это было бы прекрасно — но очень разочаровывало.

Итачи отстранился и припал к шее Хидана. Сильно, глубоко, пусть втянутая ртом кожа лопнет, прорвется, пусть человек под ним закричит, ударит, оторвет его от себя за волосы, пусть сбросит с себя вон! Говорить он не мог и не хотел, но его тело хотело войны. Хидан удовлетворенно застонал, и рефлекторно подался бедрами вперед. Итачи прошила судорога — скорее от голоса, чем от движения, он привстал — и руки Хидана выскользнули наружу. Хидан был возбужден — теперь это ощущалось явно, и тело Итачи сладко заныло, желая пульсировать, двигаться, уничтожать. Итачи прогнул спину, поднял голову — и в тот же миг Хидан уронил на изголовье свою: шея заломилась, хорошо обозначив кадык, волосы упали на полотно, сбоку на коже алый кровоподтек. Казалось, Хидан без сознания, рот приоткрыл полоску зубов. Но паховая вена сильно билась, на коже выступила испарина. Так выглядят люди, истомленные страстью — они не могут даже двигаться, могут только дышать.

Это зрелище ослепляло, хотя перед глазами все расплывалось после техники Мангекью. Итачи перехватил его под спину и прикусил сосок. Хидан вскрикнул — его спина страшно напряглась, голова метнулась по покрывалу, и тело стремительно источило жар. Он поднял колено — Итачи ощутил его ласку прямо сквозь плащ. Руки Хидана зарылись в его волосы. Каждое движение пальцев от загривка до макушки посылало по коже головы разряд, который бил прямо в основание спины. Хидан мог бы прижать голову Итачи к себе, чтобы обозначить свое желание. Но он этого не делал.

Хидан, действительно, был нежен. И это было неправильно.

Итачи все понял. Это тело можно только растерзать или взять тем самым способом, к которому Итачи не знал, как подступиться. Он видел логику своих дальнейших действий в любой позиции — и она не несла удовлетворения. Все должно быть не так. И причина этого — сам Итачи, его донос Пейну, и все, что последовало затем. Он, как младенец, попал в собственную ловушку. Быстрая карма — говорят, она способствует освобождению души. И еще Итачи знал, что долго не продержится — он был возбужден, обманут, увлечен, отравлен.

Он распрямился. Блеснул в блике фонаря соскользнувший с груди Хидана медальон.

— Я убью тебя прямо сейчас, — информировал Итачи. — Как ты хочешь, чтобы я это сделал?

— Я не нравлюсь тебе таким, — расширенные зрачки Хидана были очень выразительны: они продолжали бить Итачи в основание спины. — Потому что ты реально хлипкий пидар. Чета решил, ты справишься.

— Это я уже понял, — Итачи достал из кармана плаща кунай. — Мне надо что-то знать о твоем поведении в ближайшие полчаса?

— Чел, убить меня еще трудней, чем трахнуть, — сообщил Хидан, подняв брови. — Но главное не ссать. Во мне нет твоей крови, как ты ни старался. Может ты к хуям обиделся, что я тебе ничо не прокусил, но блять, как можно так тупить.

— Нет, — Итачи, однако, не смог сдержать вздох облегчения: слова Хидана были очень важны. — Я не хочу полумер.

— Ну, тут мы совпадаем, — усмехнулся Хидан, закрыл глаза и поднес медальон к губам.

Итачи сложил печать ветра, пустил по лезвию куная чакру — и с силой ударил Хидана в центр груди.

…Как и у всех нормальных людей, лицо Хидана исказилось болью. Хриплый вскрик вышел из его горла, тело судорожно напряглось. Его начала быть мелкая, холодная дрожь — знак серьезного повреждения. Дыхание стало поверхностным, пульс участился. Но Хидан был возбужден, и у Итачи потемнело в глазах. Его шаринган отметил, что чакра Хидана увеличилась — она вышла за пределы тела. Хидан сцепил зубы, со стоном расшатал кунай, добиваясь сильного кровотечения, омочил пальцы в крови и коснулся лба — там осталось алое пятно.

— Блять, тебе особое приглашение требуется? — зло выплюнул он в лицо Итачи. — Давай ебать еще раз, я сука жив как никогда!

Итачи выдернул кунай — и вогнал его Хидану в трахею.

Из открытой раны выплеснулась кровь. Хидан прикрыл веки и сложил печать. Его чакра полыхнула и поднялась над головой большим бесформенным сгустком.

В следующий миг кровь из ран потекла по простыне прямыми линиями и полукружьями, пока не превратилась в тонкую, но четкую печать: треугольник в круге. Печать была огромной: часть ее легла на стену, часть на пол, Хидан был полностью внутри нее.

Он почернел. Белые кости проступили поверх кожи. Лицо стало черепом. Череп открыл сияющие фиолетовые глаза.

— Я немнога помолюсь, — изрек он. — А ты, мурзилка, делай что хочешь. Может, кстати, таким я тебе нравлюсь больше.

— Тебе больно? — спросил Итачи. — Значит, это и есть твоя техника…

— Дай мне свою кровь — тогда будет техника, — сощурился Хидан. — А пока это мой настоящий намордник. И мне очень больно.

После этого Хидан заржал.

* * *

Сасори вышел из комнаты и сразу столкнулся с Зецу: тот вернулся из дозора. В комнате Зецу Сасори ни разу не был, и не представлял, что там. Может быть, оранжерея. Но теперь были интересы поважней.

— Кто заступил? — спросил Сасори, хотя кому какое дело, главное, знать свою смену.

— Кисамэ, — отозвался Зецу, всасываясь в запертую дверь. — Там льет как из ведра.

— Самое то для Кисамэ, — кивнул Сасори и вошел к Дейдаре.

Дейдара сидел на футоне в темноте и мял глину. Наверное, он проснулся от переполоха, и теперь не знал, как убить время.

— Ты сегодня ел? — прошел в комнату Сасори и переплел руки.

— Это наконец вы, — смерил вошедшего взглядом Дейдара. Челка закрывала ему пол-лица, и было удивительно, как он видит в темноте, к тому же одним глазом. — Не знал, когда вы вернулись, данна.

— Я вернулся утром, как и планировал, и работал.

— Ну, я тоже вернулся утром, как и планировал, — поднял двумя пальцами мелкую зубастую бомбу Дейдара. — И отдыхал. А теперь работаю.

— У тебя изменилась обстановка, — не мигая смотрел на него Сасори. — Думаю, ты проголодался. Мы скоро выходим на миссию, нужно держать себя в форме.

— Да, да, — снова набрал глины Дейдара и начал увлеченно мять. — Как видите, данна, я занят именно этим. Улучшаю форму.

— Тогда перейду сразу к делу. Мне не нравится твой настрой. Ты подавлен, сидишь в темноте, как брошенный котенок, и это беспокоит.

— Я веду себя как взрослый, — отозвался Дейдара. — Как вы всегда хотели, данна. У меня нет аппетита, мне все обрыдло, я ни к кому не лезу и занят своим искусством. Могли бы не заходить, да.

— Я заметил, ты лезешь к Какудзу, — приблизился Сасори. — Не мне говорить тебе, что это опасный и неприятный человек. Даже я не могу воздействовать на него эффективно. Но его напарник Хидан — еще более неподходящая для тебя компания.

— Какое вам дело, да, — бесцветно отозвался Дейдара. Его бомба на глазах обрастала ногами, клыками, скорпионьими хвостами и щупальцами. — Я провожу свободное время, с кем хочу.

— Хидан плохо влияет на тебя, — присел на край футона Сасори. — Ты, возможно, считаешь его крутым головорезом своей возрастной категории. С которым хорошо драть глотку и харкать на дальность. Однако для этого Хидана ты — ничто, подопытный кролик. А ты из-за него, как мы видим, за три дня изменил свой внутренний мир.

— Это вы о своих стеллажах, данна? — Дейдара отложил бомбу. — Хидан кое на что раскрыл мне глаза, да. И про свое ничто я уже слышал. Неубедительно, да.

— Пока ты защищаешь этого подонка и свои глубокие чувства, — усмехнулся Сасори, — твой Хидан кувыркается с Итачи. Потому что даже для него Учиха — это Учиха. Про тебя там, как понимаешь, и речи нет.

— Он у себя? — вскочил Дейдара. — Блин, не могли сказать раньше!

Дейдара вылетел за дверь. Сасори спокойно перевел взгляд на окно. За окном, действительно, лило как из ведра. Нечего удивляться, что в таком климате люди жмутся друг к другу прямо тут. Хотя, строго говоря, песчаные бури Суны и лысая пустыня тоже не способствуют интимности.

Прошло семь минут. Судя по всему, Дейдара сейчас в разгаре скандала. Самое время вынуть его из чужой комнаты и промыть мозги.

Сасори медленно выплыл в коридор. На втором повороте он увидел Дейдару. Тот стоял, широко расставив ноги, как перед нападением, и чесал затылок.

— Убедился? — спросил Сасори со спины.

— Не знаю, что вы затеяли, да, но тут ничего нет! — указал Дейдара на стену за поворотом. — У Итачи пусто. Не надо сыпать непроверенной информацией, данна, да. Скоро миссия, нет? Идите поработайте над собой, да. Улучшите форму.

— Хм, — прошелся вдоль стены Сасори. Комната Хидана пропала. Конечно, работа Учихи, Хидан не способен. Иллюзию можно развеять — но как объяснить этот жест людям внутри? Обращать на себя внимание снова, после огненного инцидента, было верхом непрофессионализма.

— Это скрывающая техника Итачи, — просветил Сасори. — Надеюсь, ты понимаешь, почему ее применили? Потому что третий — лишний.

— Я вам не верю, — подскочил к стене Дейдара и наугад заколотил кулаками в камни. — Хидан! — заорал он. — Если ты живой, открой!

— Ты глупец, — пожал плечами Сасори. — Мне жаль тебя. Возвращайся в свою нору.

— Да блин, — Дейдара с разворота пнул ногой камень. Удар был мощным и профессиональным. — Заткнитесь, данна, да. Кто бы говорил. Вынюхивали тут, как старпер, еще и следом поволоклись. Не можете ничего доказать — примите поражение, да.

— Ты ничего не добьешься этим, — усмехнулся Сасори, указывая на ногу Дейдары. — Можешь повыть тут, как собачонка. Мне плевать. Я не собираюсь смотреть, как неразумные дети бездарно теряют свое время.

Дейдара яростно подпрыгнул на месте, и хмуро привалился к стене. Сасори величественно развернулся и пошел к Какудзу. У Какудзу точно были и право и сила делать с дверью Хидана все, что необходимо.

Какудзу надевал коническую шляпу-амигасу, что значило: он собрался на выход, под ливень. Еще это значило, что слушать Сасори он не будет.

Не повезло.

— Что тебе? — обернулся через плечо Какудзу, заслоняя раскрытый чемодан. — Меня срочно вызывает Пейн.

— Спросите его, сколько денег нам выдадут на поимку биджю, — сказал Сасори самое подходящее, чтобы оправдать свой приход. — Мы потратились на ремонт оборудования. Лучше ему узнать об этом сегодня.

— Обнаглели, — склонился над чемоданом Какудзу. — Я спешу. Ты не вовремя.

Сасори хмыкнул и направился к выходу.

* * *

Итачи сидел на трупе и боролся с собой. У трупа был стояк. Над головой трупа возвышалась огромная грозовая фигура из чакры, более всего походящая на вооруженное Сусаноо. Фиолетовый скелет просвечивает сквозь призрачную плоть, на голове огромный полумесяц рогов, на лбу багровая тилака, всполохи чакры колышутся на плечах и корпусе, на шее гирлянда из черепов. У фигуры было восемь рук. Каждая из них держала оружие. Три минуты назад длинным багром эта фигура пронзила грудь Хидана. После чего он умер.

Сейчас эта фигура склонилась к лицу Хидана и дышала ему в рот. Потому что никак нельзя принять, что хиданов Бог целует своего адепта, и таким образом у них происходит единение.

Даже видеть что-то подобное не следовало. Богов не существует. Существуют только мощные техники ниндзюцу, доставшиеся миру от Мудреца Шести Путей, и люди, так или иначе изменившие их на свой вкус.

Фиолетовая фигура дрогнула и всосалась внутрь Хидана, словно он выпил ее своим большим податливым ртом. Алая печать вокруг ложа поблекла. Все это время в ушах Итачи бил барабан.

Его руки были по локоть в крови, как у хищного тенгу. Разорванная грудина Хидана постепенно белела, затягиваясь изнутри, черная раскраска уходила под кожу. Но низкий, страстный голос, заполнивший пространство между телами, никуда не уходил, звучал и звучал в голове:

— Да буду я священными оковами, горящей травой, жертвенным алтарем, помостом для Твоего ритуала, сосудом для Твоего гнева, подношением, приготовленным на битом рисе. Да будет шествие мое беспрепятственным.

Да буду я благословлен встретиться с тобой лицом к лицу, о Держатель Дыхания, Никогда не бегущий с поля битвы, Спящий и Пробужденный, Вечный! Существуют мириады оружия в Твоих руках, уничтожь им мои грехи, о Разрушитель!

Простираюсь перед Тобой, Истребитель Страха, Ждущий на этом береге и на другом. Простираюсь перед Тобой в звуке и в молчании, Несущий блаженство, Пирующий в смерти. Простираюсь перед Твоими руками и Твоим копьем, и наконечниками Твоих стрел!

Поклонение Губящему и Разящему! Я был ошеломлен Тобой, о властитель, наводящий иллюзии и снимающий покровы, отверженный, живущий болью, станешь ли Ты моим прибежищем?

…Словно мольба Хидана имела в виду именно его, Итачи. Словно последние слова были подобраны специально, они издевались над действиями Итачи и всем его существованием, и несли только боль. Только боль. Это было невыносимо.

Потому что слова, которые Итачи принял на свой счет, были правдой. И Итачи желал, чтобы его внутренняя правда зазвучала в устах того, кто никогда по своей воле не скажет ему ничего подобного.

Лицо Хидана, освобожденное от ритуального орнамента, было прекрасным. Спокойное, сосредоточенное, торжественное. Конечно, теперь Итачи знал, какое Цукиеми погубит Хидана. Если показать ему, что его Бог отрекается от него — Хидану конец. Кто мог подумать, что на свете еще остались люди, которым иллюзорные отношения с абсолютом важнее картин доброй старой резни.

Итачи боролся с собой, потому что был близок к банальной, неуправляемой разрядке. Но если он допустит ее — на себе можно ставить крест как на нормальном человеке. Кончить на трупе — такая свобода от ограничений избыточна даже для Учих. Хидан не получит того, к чему подвел.

Хотя при чем тут Хидан. Хидан об этом даже не узнает.

В ушах бил барабан.

…Нет, это реальные удары в стену.

Итачи влез в рукава плаща и встал. Застегнулся. Сунул в карман окровавленный кунай. Какая сволочь не дает людям покоя. Хотя понятно, какая — у каждого из них есть по напарнику. Потом он набросил плащ на Хидана. Потом сложил комбинацию и снял запечатывающую технику с дверей.

* * *

Не успел Дейдара согнуться у стены, поскольку стоять было тупо — как по камням прошла рябь, и в них обозначилась заветная дверь. Дейдара стремительно распахнул ее и влетел в темную комнату.

В комнате пахло мокрым железом. Запах обычной сырости, пропитавший все убежище, тоже был здесь особым: в нем различалась гарь, испарина свежей земли, дух древесной смолы и дегтя. Вдалеке, у стены, стоял Итачи. Он был бледен, мрачен и как-то не здоров.

На футоне без движения лежал Хидан.

Дейдара подскочил к нему, сунул руки под плащ. Кожа была еле теплой, в остывших бурых разводах.

— Что ты тут делаешь? — оглянулся на Итачи Дейдара. — Что с ним? Он давно такой?

— Нет, — ответил Итачи. — Он в норме.

— Блин, я вижу, в какой норме, да. А ты типа сиделка, нэ?

— Я помог Хидану провести его ритуал, — устало сказал Итачи. — Он меня попросил.

— С какой радости ему кого-то просить?

— Поинтересуйся сам, когда он очнется.

— Но я спрашиваю тебя!

— Они что-то не поделили с Какудзу, — сел на пол Итачи, потому что чувствовал опустошение и усталость. — Видимо, Какудзу его как-то травмировал. Поэтому нужна была помощь.

— Ты же его ненавидишь! — выкрикнул Дейдара. — Зачем ты вообще сюда приперся?

— Занес нужные вещи, — закрыл глаза Итачи. — И да, я запер дверь, чтобы нам не помешали.

Хидан пошевелился. Руки Дейдары ожили. Хидан открыл глаза и схватил их за запястья.

— Привет, братан! — радостно изрек он.

— Ты как? — подполз Дейдара, наклоняясь к хиданову лицу.

— Блядь, космы ебать свои убери! — стал отплевываться Хидан, и Дейдара засмеялся. Потом поднялся на руках. — Что он с тобой сделал? — грозно спросил он.

— Который? — не понял Хидан, хватая Дейдару за пояс.

— Твой напарник. Я чуть не обосрался, когда там все началось. И потом тоже.

— Да хуйню какую-то сотворил, — перекатился Хидан, подмяв Дейдару. — Скучал по мне?

— Тебя блин трое суток не было, да. Ходил разбираться — он не пустил!

— Чел, я рыдаю.

— Пошли в город жрать! — сказал Дейдара, но его голос потонул в возне. — Ты можешь?

— Щас, — ответил Хидан и поднялся. Перед глазами Итачи было черно. Никогда в своей жизни он не был так близок к Проклятью Учих, наполняющему жизнь вечной ненавистью. Жалкий Дейдара снимал сливки с его трудов, при этом ненависть распространялась не только на него, а на жизнь как на категорию. Итачи ненавидел всех. Хидана. Себя. Дейдару. Сасори, который шляется невесть где. Жадного Какудзу, который не накупил еды напарнику. Кисамэ, у которого с Хиданом точно было. Паскудную организацию «Рассвет», собственную семью, АНБУ, свои совершенные техники, и весь мир шиноби.

Если бы на свете был Бог — Итачи возненавидел бы его сегодня.

Хидан влез в плащ и подошел к Итачи.

— Мне надо пожрать, — сказал он. — От голода я клею ласты.

— Мне все равно, — встал Итачи, оттолкнувшись рукой от стены. — Ты получил, что хотел.

Хидан придавил Итачи к стене корпусом, подняв свои локти над головой. Висок к виску.

— Мы не закончили, — от низкого голоса Хидана перехватывало дыхание. Его губы касались раковины уха. — Я знаю, что ты хочешь. И отблагодарю.

— Мы договорились, — холодно отчеканил Итачи, — что это одноразовое мероприятие. Забыл?

— Я пошутил, — отстранился Хидан.

Дейдара сполз с футона, поднял фонарик и теперь с недоумением рассматривал разбросанную по полу одежду.

— Что тут делает Итачино шмотье? — спросил он. — Сасори блин был прав, между вами отношения.

— Я пойду, — сказал Итачи.

— Ничо не вышло, — понесся в его спину глумливый голос Хидана. — Это мое шмотье, отдай. Ну ты гляди, реально мой размер, тока чутка растянуть.

* * *

Сасори вышел под дождь и огляделся. Низкие темные тучи несло к городу. На горизонте с северо-запада обозначилась воспаленная розовая полоса. Под сторожевым деревом стоял Кисамэ, опираясь на Самехаду. На нем тоже была форменная шляпа-амигаса, без которой в Амегакурэ не прожить. Рядом с Кисамэ бесновался Тоби.

— Мастер Сасори! — заорал Тоби. — Вы пришли поиграть с Тоби в слова! Нам с Кисамэ-семпаем так весело!

— Что за чушь, — окинул взглядом окрестности Сасори. Смотреть, конечно, было не на что, мрак и потоп. — Просто вышел размяться.

— Пахнет у вас тяжело, верно, — отозвался Кисамэ. — Жалко, вы не любите чай.

Сасори пожалел, что подошел, потому что не мог поддержать такой разговор. К счастью, из Убежища быстро вышел Какудзу. В своей шляпе он опознавался лишь по стальному чемодану.

— О, Какузу-семпай! — кинулся к нему Тоби. — Несете подарок Лидеру?

— Да. И я опаздываю, — на ходу буркнул Какудзу.

— Тоби тоже нужно к Лидеру! Возьмите Тоби с собой!

— Тогда заткнись, — скрылся за поворотом Какудзу. Тоби взмахнул рукой и скрылся следом.

— Погода… да, — попытался завязать разговор Кисамэ. — В такой шляпе вам было бы получше, Сасори-сан.

— Дождь не может мне навредить, — ответил Сасори. — Но благодарю за заботу. Твой напарник, мне кажется, нуждается в ней больше прочих. Он очень хрупкий.

— Итачи-сан крепче, чем вы думаете, — с удовольствием поддержал тему Кисамэ. — Хотя он кашляет, верно.

 — Это может быть серьезным, — кивнул Сасори. — Я понимаю, почему вы оба любите горячий чай.

— Да, чай сейчас был бы хорош, — вздохнул Кисамэ. — Но наша судьба — жить в лишениях.

— Действительно, ты только вернулся с миссии, и сразу в дозор, — поддержал Сасори. — Тяжело.

— Мне не в тягость, — перехватил рукоятку меча Кисамэ. — Пусть Итачи отдыхает.

— Так сегодня не твоя очередь? — изумился Сасори.

— Я налажал на миссии, — опустил голову Кисамэ. — Так что теперь моя.

— Ты же понял, Кисамэ, что твой напарник не отдыхает, — поднял голову Сасори, чтобы лучше видеть взгляд собеседника. Показать тому, что лгать бесполезно. — Он применил очень серьезную технику, это сильная трата чакры.

— Да, видимо, была причина, — уставился на реку Кисамэ.

— Думаю, ты ее тоже знаешь.

— Не понимаю вас, господин Сасори.

— Мы оба знаем, что это напарник Какудзу. Не так ли?

— Хидан? — голос Кисамэ сорвался. — Да, Итачи ненавидит его, это верно. Он применял к нему свое Цукиеми. — Кисамэ невольно содрогнулся, и Сасори перестал понимать его телесные сигналы. Сочувствие? Неприятное воспоминание? Отвращение? — Хотите сказать, теперь он напал на него Аматерасу?

— Итачи говорил на днях, что любой из вас может точно сказать, что делает другой. Ты знаешь, что сейчас делает Итачи?

— Отдыхает в своей комнате, — сжал зубы Кисамэ. — Если применил Аматерасу.

— Ты не хочешь пойти туда и проверить, как он?

— Мне есть о чем беспокоиться, господин Сасори? — белые глаза Кисамэ стали злыми. — К чему этот разговор?

— Твой напарник закрылся с Хиданом под техникой иллюзии, — ответил Сасори. — Я удивлен, что ты не заметил этого, выходя сюда.

— Я прошел коротким путем через склады, — сжал рукоять Кисамэ. — Но в любом случае, Итачи знает, что делает.

— Я просто решил, что несправедливо стоять под дождем чужую смену, пока тот, кто должен был ее нести, нежится в постели с зомби.

Кисамэ резко перехватил Самехаду и саданул ей по траве. Его боевая стойка была стремительной, шляпа отлетела в сторону. Сасори вовремя отскочил.

— Вы ответите за свои слова, — сказал Кисамэ. — Если это неправда.

Сасори пожал плечами. Кисамэ огромными скачками направился в Убежище. Сасори надел шляпу и привалился к стволу. Приготовился ждать реакции.

Стоял он недолго.

Через десять минут из-за выступа скалы показался Кисамэ. Судя по виду, он взял себя в руки.

— Хорошо вы пошутили, господин Сасори — сказал он, скалясь всеми акульими зубами. — Если хотели чаю — сказали бы сразу. Сейчас Итачи вынесет.

— Не понял, — Сасори заставил себя улыбнуться и даже почесал нос, как делают мальчишки, если пойманы на вранье.

— Все вы поняли. Итачи у себя, только после душа. Отдыхает, пьет лекарство от простуды. Никаких иллюзий нигде нет. Хидана нет. Пахнет у него, конечно, хорошо. Словно там кого-то убили.

— Ты к нему заходил? — снова почесал нос Сасори и сузил глаза щелочками.

— Отчего не зайти, если открыто, — вразвалку подошел Кисамэ. — Приятно там. Все в крови. Самехаде тоже понравилось. Вон даже распеленалась вся.

— Видимо, я попал под гендзюцу, — дружелюбно протянул шляпу Сасори. — Техники иллюзий — не мой конек. Надо пойти выяснить, кто тренируется на своих.

— А вот и чай! — нахлобучил шляпу Кисамэ.

Из-за скалы действительно показался Итачи. Он был весь мокрый, словно упал в реку. Почему-то Сасори решил, что он выйдет с подносом, потому до последнего не верил в визит. И вообще предпочел бы сегодня с Итачи не пересекаться.

В руках Итачи нес свиток. Подойдя, он встал на колени и распечатал его. Знал Итачи или нет, что Кисамэ тут не один — он игнорировал Сасори очень вежливо, что заслуживало восхищения. Его точные, классические движения мастера чайной церемонии тоже заслуживали восхищения. На траве образовался поддон, чайник, две чашки и зонт. Зонт Итачи тут же раскрыл, воткнув в землю. От чайника шел пар.

— Нас тут трое, Итачи-сан, — присел Кисамэ к чайнику, и растерянно поднял две чашки.

— Пейте, я не хочу, — встал Итачи. — Хорошего тебе дежурства, Кисамэ.

Кисамэ тоже встал и схватил Итачи за плечо. Влажные глаза Итачи смотрели на него так пристально, словно никого другого рядом нет.

— Вас лихорадит, Итачи-сан, — хрипло сказал Кисамэ. — Я могу вам помочь?

— Прости меня, Кисамэ, — уткнулся ему в плащ Итачи.

Сасори отступил за ствол, потому что присутствовать при таком было бескультурно и неуместно.

— За что, Итачи-сан? — рука Кисамэ тоже дрожала, когда он обнял Итачи.

— За все, что я делал, — прошептал Итачи. — И за все, что сделаю.

— Я все понимаю. Не надо ничего говорить.

Итачи прижался лицом к его плащу. В тонких испарениях остывающего чайника две молчаливые фигуры под дождем были закончены, как настоящий шедевр.

…К несчастью, Сасори знал подноготную.

* * *

В комнате Дейдары хлопало створкой раскрытое окно. На полу мокрые следы. Это значило, что мерзавцы, хорошо подходящие друг другу в плевках на дальность, выбрались через скалы. Этот путь проложил еще Орочимару, чтобы тайно выносить трупы. Ни один художник не любит, когда пялятся на плоды его неудач.

Не ясно только, какой смысл охранять Убежище лишь с одной стороны. Если можно выйти — то можно и проникнуть. Необходимо при случае поставить этот вопрос.

Сасори обязан был вернуться к работе. Он теряет хватку.

Но работать не хотелось. Словно мастер кукол с каждой минутой все больше увязает в ненужной рутине, пропуская самое важное. Он никогда не любил опоздавших, и теперь опаздывает сам.

Следовало по-настоящему проветрить голову. Сходить в город. Навестить Пейна.