Главы 5 - 8
5. Кисамэ
В городе Кисамэ ждали новости, которые обычно поднимали ему настроение.
Вернулся Итачи. Он имел утомленный и деловой вид, что всегда было отличным поводом к расспросам. И вот теперь у Кисамэ не находилось сил ни на один из них. Он сидел у стола, сплетя руки у рта, и тайком ощупывал свои десны. Зубы его и впрямь были как ножи. Может, он что-то не то прокусил?.. Нет, не может быть, он бы увидел — артериальная кровь обычно хлещет фонтаном, да и следы потом были нормальные. Может он слишком прижал Хидана и не понял, что тот захлебывается? То есть он тупой убийца, у которого теперь никогда не будет второго шанса?.. Что он тупой — сомнений не было. Чем плоха была пещера?
Ясно, чем. Оружие попадало, все загромоздило, тесно, под спиной гнусные камни, и вообще никакого сравнение с этим восхитительным парением… а что Хидан тупой — это всем известно. То есть картина такая: одно самоубийство уже есть, дело видимо за вторым. При этом шиноби так просто не убьешь, зачем с ним, Кисамэ, так обошлись?.. Кисамэ ощупал свои жаберные щели, при этом дыхание его участилось. Ну кто бы мог подумать?..
… — не слушаешь меня?
— А? — шумно уронил руки на стол Кисамэ. — Что вы говорите, Итачи-сан?
— Я говорю, послезавтра мы выходим в Коноху.
Кисамэ кивнул и отчего-то вытер лоб.
— Ты не простудился?
— Нет.
— Хочешь чаю?
— Нет, спасибо, Итачи-сан.
— Нам нужно будет поговорить о миссии. Это касается носителя биджю.
Кисамэ пожал плечами. Коноха всегда касается носителя биджю.
— Как думаешь, ты сможешь там никого не убить?.. У меня есть четкие распоряжения.
— Может быть.
— Ты потерял интерес к жизни, Кисамэ?..
Впервые за все время их знакомства Кисамэ встал и вышел под дождь.
* * *
На другой день следовало получить деньги на миссию. По неизменному правилу выдавали их строго накануне, а не за два-три дня, потому что преступникам нельзя доверять, и потому что во всех деревнях шиноби делали так же.
Обычно деньги выдавал лидер «Рассвета». Это значило, что надо явиться в его кабинет на последнем этаже громоздкого и эффектного сооружения, представлявшего из себя полую статую Гневного Будды. Статуя стояла прямо на городских «высотах», под вечным проливным дождем — и многие полагали, что лидер обосновался там не из удобства, а сугубо из статусных полномочий, чтобы давить легендарным авторитетом местных жителей. Что находилось в толще статуи, никто не знал — внутри ездил ободранный железный лифт, сквозь окошко его двери всегда виднелись ярусы уходящих вверх или вниз стальных тросов. Может, в средних отсеках у лидера что-то лежало, ждало своего часа. Склады оружия или взрывчатки. Тайные лаборатории по генным экспериментам. Кабинет его располагался в «Голове». Из «грудного отсека» с основной смотровой площадкой, общей комнатой и пробитыми по всему периметру окнами туда шла короткая лестница.
Внизу сооружения находился поминальный храм, так что вход для членов организации располагался сзади, и выглядел он так же неприглядно, как и назывался. Все члены «Рассвета» предпочитали Убежище на окраине города. Оно было, может, более мрачным, но хотя бы твердо стояло на земле. Там было удобно коротать пасмурные дни и долгие ночи, там не было скрипучего лифта, грязных водостоков, проводов и скорбных местных. Но субординация есть субординация.
Таким образом, Итачи остался в Убежище, а Кисамэ пошел — хотелось понять, что теперь к чему после вчерашнего. Миновал ржавый забор с выломанным звеном и ступил в сорняки, прикрывавшие зад Будды. Тут и там среди травы валялись большие осколки камней — прежняя голова Гневного Будды, взорванная и сбитая в последней войне авиацией союзных сил Пяти Продвинутых Деревень. Некоторые части еще сохранили краску, но большинство смотрело в небо серыми сколами. На одном из них спиной к забору сидел Хидан.
Вид у Хидана был хмурый, плащ застегнут наглухо, коса привалена к груди рукояткой, под косой красная лужа.
Кисамэ внутренне метнулся назад, вперед, вбок и под землю, однако на душе уже разлилась приятная слабость и пьяным теплом ударила в ноги. Он замер. Перебросил Самехаду для верности на другое плечо.
— Че надо нах? — мутно спросил Хидан.
Все вопросы типа «так ты живой?» и «ты не обиделся, что я тебя не закопал?» были нелепы. Поэтому Кисамэ вразвалку подошел и сказал «Привет».
Хидан хмыкнул. Это было празднично и хорошо.
— Погода дрянь, — сказал Кисамэ, оскалив акульи зубы. — Чего сидеть под дождем?
— Я спросил, че те надо нах? — вперился в него наглыми глазами Хидан. По его переносице и скулам катились дождевые капли.
— Мне надо, — кивнул Кисамэ, и добавил уверенно: — Нах.
— Ты чето не понял? — склонил голову к плечу Хидан.
— Есть такое, — снова кивнул Кисамэ и надвинулся корпусом. — Хочу как нормальные люди.
— Чего-чего ты мать твою хочешь?!.. — трагически изогнул брови Хидан, отчего сразу стал очень комичным.
— Как нормальные люди, — накрыл его колено пятерней Кисамэ. — Еще раз.
— Оппа. Ты разве не к ебучему боссу намылился?
— И к нему тоже. Но это по работе… А надо… потренироваться.
— Охуительно поешь, чел, — сообщил Хидан.
— Когда? — давил Кисамэ.
— Ты шибко свободен что ли? — Хидан уперся рукой в плечо Кисамэ, поскольку того не то штормило, не то заваливало, не то просто — чтоб обозначить согласие.
— До завтра свободен.
— А чего твой чахотка-кун?
— Дома спит.
— Спит? — не поверил Хидан.
— Спит, — сжал пятерню Кисамэ.
— Охереть, — убрал его руку Хидан. — Пиздуй наверх.
— Значит, вечером? — поймал его взгляд Кисамэ.
— Поглядим, с чем вывалится мой баблосос, — потер шею Хидан. — не раскатывай губу сильно. Никто сука не свободен в этой жизни.
* * *
И вот, выйдя от Лидера с расчетной суммой, инструкциями и ликованием в сердце, Кисамэ в коридоре «грудного отдела» столкнулся с Какудзу. Это значило, что у Какудзу тут есть дела помимо босса. Поскольку Хидан давно ждал напарника внизу, не имея понятия, где финансист на самом деле. У делового, независимого Какудзу есть свои тайны. Но есть в его жизни еще одна тайна, о которой Какудзу не догадывается. А Кисамэ знает! Это делало его самого бесконечно более значительным, сильным и независимым.
Поэтому Кисамэ остановился в коридоре, ухмыльнулся и всем своим видом продемонстрировал превосходство.
Какудзу застыл, подумал минуту и сказал:
— Напарник Итачи Учиха… Интересно, как далеко там у вас зашло. Хотя вроде нормальные люди.
Это было ни с чем несообразно, и еще вчера вызвало бы драку на месте поперек регламента. Никто не смеет лезть в чужую душевную жизнь с оскорбительными прогнозами! Но сегодня эта несообразность была иронична. Вчерашний день постарел.
— Это не твое дело, — еще сильней ощерился Кисамэ. Все у них с Итачи скоро будет как у людей, в отличие от некоторых.
— Выкладывай сам или катись, — нагнул голову Какудзу. — У меня нет времени на болтовню.
— Твой напарник не так глуп, — добил его Кисамэ, внимательно следя за реакцией. — Не повезло.
— О чем это ты?.. — напрягся Какудзу.
— Итачи-сан пока не говорит, — свернул в безопасное русло Кисамэ. — Но спасибо.
Какудзу пропустил довольного Кисамэ и, казалось, застыл столбом. Потом впереди раскрылась дверь, и Какудзу скрылся в ней. Он думал быстро отчитаться Лидеру за сделки последних дней — но просчитался.
Когда он вышел на улицу, Хидана не было. Тупой подонок, конечно, не осилил ждать его три часа под дождем.
* * *
Кисамэ энергично съехал на лифте, хотя интуиция подсказывала ему: он делает это зря. Он не знал, будет ли Хидан свободен вечером, потому что это зависело от Лидера, а Лидер обсуждает это с Какудзу прямо сейчас. Но торчать рядом с Хиданом в хлябях, на глазах у возможных свидетелей, внезапно стало ключевым. Хотя бы и в неопределенности.
На улице никого не было. Лужа под камнем стала бледно-розовой. Кисамэ поднялся наверх в общую комнату, в надежде, что Хидан там. Даже полный идиот догадается, что ждать под крышей, поближе к источнику информации, лучше.
В комнате у окна сидел печальный Дейдара. Его подростковая фигура скрючилась, как у детдомовской шпаны, влажные волосы почти высохли, что говорило: сидит он так не менее получаса. В дальнем углу комнаты расположился кукольник Сасори. Он утрамбовывал иглы разной величины в узкий затейливый пенал, чем-то напоминавший кость. Трудно было рассмотреть, да Кисамэ никогда особо таким не интересовался. В комнате висела тяжелая атмосфера разыгравшейся трагедии — причем словно бы разыгралась она уже давно, а примирения с ней нет до сих пор. Дейдара поднял голову к стеклу, хотя за ним не было ничего интересного. От Сасори шли давящие волны правоты. Словом, было плохо.
— Какудзу-сан не заходил? — спросил Кисамэ, хотя отлично знал, где тот находится.
— Недавно вышел, — ответил Сасори.
— А где все?
— Других не видели, — без эмоций сообщил Сасори.
— Зецу на разведке, — бесцветно отозвался Дейдара, и провел пальцем по стеклу. — Какая разница, да.
— А Какудзу-сан зайдет еще, не знаете?
— Иди к Лидеру, если так сдался, — пожал плечами Дейдара, — в засаду, да.
— То есть он не зайдет?
— Отстань, да?
— Какудзу выбивает себе другого Хвостатого, — защелкнул Сасори свой таинственный предмет и посмотрел на него с торца, ища изъяны. — Как было правильно замечено, в Скрытом Песке им делать нечего. Это не их уровень сложности.
— Сложно для Какудзу? — не поверил Кисамэ.
— Для этого Хидана, — отложил игрушку Сасори. — Ему песчаную сферу разве что грязью с земли закидывать. Тут нужны техники другого класса.
— А кто там, в Песке?
— Господин Сасори хочет сказать, — зло ответил Дейдара, — что он никого не пустит в свою дурацкую Суну, да. Потому что там его бабка, да, колодец и мазанка. И теперь мне драться с каким-то больным мальчишкой. Словно нет противника как у нормальных людей, да.
— Как и в искусстве, — назидательно сказал Сасори, — ты не смыслишь в людях. Ты дилетант.
— Я понимаю побольше вашего, да! И не надо меня брать на слабо своим Песком!
— Суна — самая большая, засушливая, негодная и до недавнего времени самая мощная Деревня, — монотонно продолжал Сасори. — Чтобы добиться там цели, нужна армия. Моя информация совершенно точна. Наш противник — их Каге. Тебе это недоступно, как я понимаю. Я убивал Каге, когда тебя еще не было в проекте. А Какудзу, слышал, оплошал.
— Ты Какудзу, что ли, пожалел? — вскинулся со смехом Дейдара. — Или просто заколебала родная деревня?
— Какудзу там чужак и не летает, — снова занял руки Сасори. — Он знает, что не справится один. А напарник его не справится по определению. А мне нужны новые тела. Неиспорченные.
— Так бы и сказал — хочешь в куклах видеть всю свою родню, да.
— Это не твое дело. У меня будут одни инструкции, у тебя другие.
— Я бы оставил от твоей Суны пыльное место! — развернулся Дейдара. — Небо в алмазах было бы, да.
— Пыльное место останется от тебя, — равнодушно отозвался Сасори, — если не повзрослеешь. Впрочем, мне все равно.
— Я не хочу взрослеть! — крикнул Дейдара, сжав кулаки. — Я хочу видеть и делать Красоту! Смерть красива, когда мгновенна, да! Когда это взрыв! А не тухлые трупы, да, еще разговаривать их научи и читай им лекции, да.
— Красота — это нечто вечное, — поднял на Дейдару свои остановившиеся, не мигающие глаза Сасори. — Ты не вечен. Поэтому не мешай мне работать.
— Я бы устроил тебя в качестве куклы, да?
— Ты раздражаешь.
— Я все равно все сделаю по-моему!
Кисамэ незаметно вышел, слыша из-за дверей выкрики и безжизненные паузы. Интересно, как на деле распределятся биджю среди ниндзя-отступников. Коноха — родная деревня Итачи. Видимо, есть закономерность. А если так, то Шестихвостый Слизень из деревни Скрытого Тумана — это его, Кисамэ, добыча. В будущем.
6. Итачи
Какудзу вышел от Лидера в ранних сумерках. Завеса мелкого дождя посинела, промышленный пейзаж скрылся в меланхоличной дымке. Провалы нижних ярусов Города, где пролегали водостоки, казались полными слизи и мертвечины. Работать в такую погоду хуже некуда, а хорошо предаться длительной медитации для восстановления чакры. В красивом Саду Камней, на бамбуковом татами, под навесом из алой черепицы. В общем, вполне доступное удовольствие. Но надо было найти информацию по Стране Воды. Редкий геном одного из тамошних шиноби стоит очень дорого. Лидер сказал — если ему принесут эти деньги, сердце Какудзу может взять себе. Такое сердце на дороге не валяется, а судя по техникам, выгода прямая. Но все это надо проверить. И техники, и ранг, и биографию, и стандартный тип миссий. Не соваться же в Деревню как новичок. Потом следует устроить засаду снаружи по правилам, чтобы не было поганых неожиданностей. Одной из них мог быть Хидан.
Хидан в его конуре не обнаружился, однако коса его была тут. Значит, и сам он где-то рядом, к ночи объявится. Поэтому Какудзу, не теряя времени, пошел к Кисамэ. Кисамэ много знал о Стране Воды.
У Кисамэ было заперто. Плотно пригнанная дверь не пропускала звуков. На стук Какудзу никто не ответил. Какудзу щелкнул костяшками пальцев и пошел к Итачи. Все напарники так или иначе разбиты по парам, может быть эти пьют свой бесконечный чай.
Итачи Учиха собирал поясные сумки.
— Где я могу видеть Хошигаки Кисамэ? — медленно спросил Какудзу.
— И вам добрый вечер, — обернулся Итачи. — Как видите, его тут нет.
— У вас завтра миссия, — облокотился на дверной косяк Какудзу и кивнул на сборы. — Он нужен мне сегодня.
— Я не видел его с утра.
— Вы очень меня обяжете, Итачи-сан, — саркастично сказал Какудзу, — если передадите Кисамэ: пусть зайдет, как найдется.
— Я передам, — отвернулся Итачи. — Не задерживаю.
— Вот теперь добрый вечер, — закрыл дверь Какудзу. — Что за люди.
* * *
Когда дверь закрылась, Итачи понял, что у него дрожат руки и ноет поврежденное плечо. Жизнь — это баланс смертей и рождений, и вот сегодня что-то умерло — но ничего не родилось.
Итачи ни разу в жизни не провалил задание и требовал от напарников концентрации. Вчера вечером они с Кисамэ должны были обговорить миссию. Формально она повторяла разведку двухгодичной давности, когда их остановили дзёнины Конохи, раскрыли и навязали бой. Главный козырь — тайна «Рассвета» как организации — был уничтожен.
Теперь форменный черный плащ в красных облаках — не конспирация, а громкое оповещение. Следовало обсудить маскировку и легенду, выработать основной и два запасных Плана — на случай обнаружения, сопротивления, задержания. Договориться о месте встречи, если придется уходить по отдельности. Просмотреть распечатки с личными делами шиноби Конохи — на их добычу Итачи потратил последние дни. За два года утекло много воды, ранги людей изменились, создались новые связи. Нельзя полагаться только на память и чутье, если можно достать точную фактуру. Договориться, кого из списка нужно брать в качестве языка. Кому лучше просто не попадаться на глаза. Выучить параметры. Одним словом — полно работы.
Но вечером ничего не вышло по глупейшей причине: Кисамэ ловил ворон, был рассеян, и внезапно ушел, чего за ним никогда не водилось. Если бы у него были близкие родственники — стоило предположить, что кто-то из них скончался. На первый раз ситуацию можно спустить, у каждого есть свои посылки из прошлого. В запасе еще сутки.
И вот сутки кончаются, а вопрос не решен. Утром Кисамэ вызвался сходить за обеспечением, и с тех пор от него нет никаких вестей. Он должен был вернуться в середине дня и сразу зайти к Итачи. Отдать половину денег и сесть за планирование. Это был давно заведенный ритуал, нарушить его могла только катастрофа.
Но главное не в этом. Визит Какудзу словно подчеркивал дневной инцидент с Хиданом. Отчего он, Итачи, должен следить за Кисамэ — а Какудзу плевать на своего упыря?
…Днем Итачи вышел наружу, потому что для суточного отдыха в кровати не может быть оправданий. Надо размяться, чтобы не терять форму. На выходе из убежища он столкнулся с Хиданом, который задел его рукоятью косы, грязно выругался, а напоследок оттолкнул Итачи корпусом. Это было бы забавно, как любая неуклюжесть — если б не было так унизительно.
— Высказался?.. — потер плечо Итачи. — Иди своей дорогой, ничтожество.
Хидан скинул косу, ударив ей в пол. Отклоненная рукоять перегородила выход.
— Не понял, — нагнул он голову. — Косорукий лох, который может тока зыркать, потек пометом?
Это было прямое оскорбление, прямой вызов и прямая угроза самоуважению.
— Тебе не хватило в тот раз? — смерил его глазами Итачи, — Хочешь добавки?
— Пизди еще, чел, — обнажил зубы Хидан, улыбка его была нехорошей, смотрел он при этом в пах Итачи. — Если такой тупой. Я те сказал, мне пох на твои мультики.
— Ты мазохист, — улыбнулся бледным ртом Итачи. — Люди вроде тебя всегда напрашиваются сами.
— А чо, уже началось? — умильно огляделся Хидан, избегая смотреть Итачи в глаза, что могло быть умным приемом самообороны, а могло быть просто выражением крайнего презрения. — Тебя заводит тока ампутация, или сука фантазии не хватило? А где мои красные тучки и ебаные крюки?..
Итачи мог одним обманным движением оказаться за спиной Хидана. Создать клона и оставить его трепаться, пока не развеется — а сам выскользнуть наружу. Пожать плечами на чужой лживый треп. Но то, что нес Хидан, сама его интонация, все похабные подтексты требовали личного присутствия. Разбирательства на месте самым примитивным способом. Иначе следующий раз будет хуже предыдущего. Хидан не отцепится, потому что так он наслаждается собой.
Итачи стремительно сложил печати и выплюнул в Хидана огромный катон. Огненный шар накатил на Хидана и перекрыл выход. Вряд ли у того хватит техник ниндзюцу отразить его, к тому же точно не хватит скорости. Уже не хватило. А можно было отскочить. Раздался вопль.
Опаленный Хидан должен был метнуться в сторону или наружу. Но треск пламени был устойчив, никакого движения, кроме пляски огня, не происходило. Наконец что-то упало. Судя по звуку, это была коса и ее катушки.
Выбитая шквалом огня горячая пыль затянула выход. Постепенно пламя истаяло. Сквозь рассеивающийся дым стал виден Хидан. Он стоял, закрыв глаза рукой, без малейшего движения. Его мокрый плащ и волосы тлели. Все открытые части тела представляли из себя сплошной ожог, местами почерневший, местами наливавшийся пузырями, где-то кожа прорвалась, оттуда сочилась сукровица. Наконец, он убрал руку с покрасневших глаз. Вид его был чудовищным.
— Каждый сраный атеист, — пошел он на Итачи, — должен пасть ниц перед Священной Болью. Трусливая тварь вроде тебя запомнит это мать твою. — Горячая, липкая, воняющая жженой плотью пятерня легла Итачи на лицо.
Если бы не слово «трусливый», Итачи бы тут уже не было. Но атака прошла не так, как должна была. Для каждого шиноби S-класса катон — прием устрашения, им расчищают дорогу. Итачи поразил суеверный страх, смешанный с отвращением. Мало того, что это ходит, оно еще и разговаривает. Теперь он боролся с тошнотой, но вырываться было недостойно; это извращенным образом подтвердило бы хидановы слова. Общий анализ поведения Хидана говорил, что прежде чем уничтожить противника, Хидан должен наиграться с жертвой. Не важно, что он разглагольствует. Важна динамика его поведения.
Хидан за лицо оторвал Итачи от стены и приложил затылком к камню. Жест был уничтожающим, и самым сильным в нем казалось великолепное равнодушие, как будто Итачи вмиг лишили собственной личности. Итачи вслепую схватил Хидана за запястье, применив чакру — тот вывернул ему руку вверх и вбок, пережав кровоток — ладонь на лице с каждой минутой превращалась в несмываемую печать. Итачи резко ударил по ней с разворота, плечом вперед — и Хидан легко заломил ему руку назад, словно ждал именно этого движения. Сустав хрустнул. Жестко проехалась по щеке обожженная кожа, камни оцарапали лоб. Хидан тоже использовал чакру, и без косы не уступал в спарринге. Чакры у него было ощутимо больше. Хуже всего было не собственное бессилие, а беспощадное дежавю. Стена, боевой захват, насильник сзади.
Итачи расслабил тело, чтобы свести повреждения к минимуму. Очень своевременно — расслабив хватку, Хидан заломил ему руку вторично, с большой амплитудой, жестко — добиваясь вывиха. Итачи стиснул зубы, глаза его были широко раскрыты и пожирали каменные трещины перед собой. Свободной рукой Хидан взял его за волосы, намотал дважды, как веревку. Все это время он болезненно шипел.
— Я вижу ебать, кто тут мазохист, — изрек он, ударяя головой Итачи в стену, и управляя его поврежденной рукой как рычагом. — Хочется и колется, ага? Понял, что тебе нравится.
— Ты! — только и выкрикнул Итачи, потому что боль в руке стала резкой и жаркой, а заломленная шея мешала говорить. Предвидя удар в стену, он подставил свободный локоть, чтобы прийти лбом в него.
— Ты чо ебать такой трудный? — довернул ему руку Хидан и еще сильней потянул за волосы. — Мог сука попросить как нормальные люди. Мне не влом, — он рывком отпустил волосы Итачи и припечатал к стене его локоть. Нужды в нем теперь не было, но Итачи все равно уперся в него лбом. То есть не в свой, конечно, а в хиданов. Больше всего он хотел потерять сознание.
Рука Хидана поверх запястья Итачи была очень страшной. Было не ясно, как он терпит боль, и от этого личная боль Итачи стала терпкой, сладковатой, словно бы недостаточной. Собственное отвращение завораживало. Завораживала собственная готовность сдаться, уступить этому гневному дыханию за спиной, растаять в собственном горе, недоступном чужому пониманию. Он метнулся в сторону — и ожидаемо получил рывок вверх, пространство перед глазами поплыло, из горла вышел крик. Итачи, ненавидя себя, уронил голову на истлевшую ткань хиданова рукава.
— Знаю, что с тобой делать, — сказал Хидан. — Великий Грех насиловать атеиста, если тот тока того и хочет. Соберись, чел.
— Иди на хуй, — выплюнул Итачи, потому что других слов не нашлось. А эти были правильные и подходящие.
— Ты недостойная жертва великому Дзясину, — завернул ему за спину вторую руку Хидан. — Но что все идет по пизде, я понял.
Какое-то время Итачи вытирал грудью стену, хватая воздух и бесконечно дивясь на самого себя. Жизнь хронически ломала его, и он зачем-то всегда подставлялся. Зачем он позволил нынешней ситуации случиться? Что она ему дала? Что он доказал? Чем дальше, тем глупей была сама мысль об освобождении, Хидан полностью взял на себя инициативу. Он действовал изматывающе, задав некий уровень болевого фона и хаотично расцвечивая его яркими пиками, однако никогда не опускаясь ниже средней планки. Эта планка была хуже всего, она не давала отдыха. Может быть, если б Итачи начал стонать — было бы легче. Но это был бы позор. Хватало и того, что он был вынужден дышать в принудительно заданном ритме, в издевательских толчках, полных очевидного смысла. Хидан был профессионален. Стоило признаться: Итачи до последнего в это не верил, и именно эта вера была ему необходима. Она как ничто иное возвращала его в Коноху. Потому что Коноха сделала из него, лучшего бойца, проходную жертву. Он должен помнить об этом всегда, жить в постоянном осквернении, чтобы не мстить. Чтобы не умереть, пока еще возможен откат. Это будет совершенно особая, извращенная, никем не предвиденная победа клана Учиха. Лавров не будет. Только горечь, сожаления и разверзнутая бездна. Теперь он видит детали.
Изнурительная боль в руках и монотонные шлепки в стену подточили силы, Итачи обмяк. Его разум продолжал дивиться открывшимся перспективам и нюансам. Что-то такое и должно было произойти в среде отбросов общества, он знал с самого начала; это своего рода особая метка, которая куда сильней форменного плаща фиксирует его принадлежность к другому, преступному миру. Последняя граница, которую он до сих пор не переступил.
Даже хорошо, что это грубый, отвратительный Хидан, хуже которого тут никого нет. Это словно бы не трогает чести Итачи, не пятнает ее неким выбором. Представить себя с разумным человеком Итачи не мог.
Вероятно, это и было то самое неуловимое чувство — страх, смешанный с предвкушением — которое Итачи поймал при первом взгляде на Хидана. Агрессивное быдло, изуродованное войной. Грязное избиение в подворотне, между делом, без свидетелей. Просто для самоутверждения — как он там говорит? Чисто поржать! — с последующим надругательством. Предельное, окончательное «Поражение света».
…Его колени подогнулись. Хидан подхватил безвольное тело всем корпусом и поволок к выходу. Итачи прикрыл глаза, сердце ускоренно билось, руки бессильно упали, нога зацепилась за катушку косы, смешной звук. Вот и все.
— Отдохни пока, — уронил его Хидан в траву.
…Спина Хидана в подпалинах скрылась в темноте Убежища. Звякнуло поднятое оружие. Итачи, наконец, вытянулся, шевельнул рукой и ощутил в углах глаз слезы.
8. Сасори
Акасуна но Сасори, которого в организации многие не жаловали, жил в мире собственной правоты.
Причиной тому была его армия боевых кукол — великий Театр на 100 персон, «Красная игра», «спектакль Ста Марионеток». С помощью этой масштабной техники он брал города и чувствовал себя и режиссером, и генералом.
Кукол своих Сасори делал из живых людей, и останавливаться в их изготовлении не собирался. Он вынимал жертвам внутренности, дубил кожу, сращивал нервы с механическими приводами, сохраняя максимальное сходство с прототипом — либо, напротив, так уродуя его, что сам вид его «оружия» вызывал рвотные позывы. Куклы Сасори сохраняли способности живых людей, из которых были сделаны: они сражались в том числе чакрой и собственными техниками шиноби. В штабе «Рассвета» у Сасори была мастерская, и еще несколько располагались за пределами города Пейна.
Сасори также мог подцепить своими «нитями чакры» любого зазевавшегося человека, и управлять им как марионеткой в бою или для забавы.
…Тело самого Сасори было механическим и выглядело по-детски. Живым там было только сердце — во вставной втулке, запечатанной канзи, словно свиток с особой техникой. Канзи читалось «Намами, но Каку» и значило «Ядро живой плоти». Получив себе нового напарника Дейдару, Сасори подумал об иронии их союза: Сасори носил в своем сердце живую плоть, а Дейдара в своем — массовую смерть. Но особые техники, связанные именно с сердцем, роднили Дейдару и Сасори, делали их двумя половинами чего-то целостного.
Эту мысль Сасори внушил Дейдаре довольно легко: Дейдара был экспрессивен, неглубок и не обращал внимания на подобные детали.
Внешняя юность, даже инфантильность Сасори, тоже роднила его с Дейдарой. Красная мальчишеская голова в вихрах коротких, неровно остриженных волос, узкие плечики и резкие движения (неизбежное следствие механики искусственного тела) явно будили в душе Дейдары жажду товарищества и то особое уважение, которым один малец в мире взрослых отмечает другого. Однако это было вовсе не то уважение, которое устраивало Сасори.
Сасори был взрослым человеком, знающим цену энергозатратам. Подростковое «братство изгоев» его утомляло, требовало изображать то, чего нет, пахло чужим эгоизмом и просто нарушало субординацию. Мир правоты Сасори держался на объективных и трудоемких вещах: широкой шпионской сети, информаторах в каждой деревне, на технике контроля чужой памяти и тотальном полигонном планировании. А сиротская порука с напарником была мелкой песочницей, глупо и подумать, что можешь оказаться в ней.
Так что Сасори желал прямого признания своего превосходства. Оно было очевидным: он работал, как машина — рационально, вдумчиво, по плану, без отклонений от заданного темпа, и добивался результата последним стремительным ударом. Дейдара работал хаотично, с чувством, с лишней поспешностью, криками и восторгом, тянул время и болтал, когда не нужно, и добивался результата порой по чистой удаче, потому что перед финалом у него кончались все идеи и энергия.
Сасори говорил редко, но если заводился — был обстоятелен. Отвечая на какой-либо вопрос, он всегда начинал с самого начала, с того места, откуда у проблемы растут ноги, и заканчивал масштабным выводом, содержащим пошаговую инструкцию. Если он расспрашивал — то требовал такого же ответа, какой дал бы сам. Иногда Сасори отвечал не на вопрос, а на требование ситуации — долго и подробно разбирал некий случай, который бы не произошел, если бы каждый участник имел мозги, внимательность и подготовку.
В тайне он любил поговорить, но надо признать: говорить в «Рассвете» было не с кем. Односложные, тупые вояки либо неосмысленные юнцы. Оценить речь Сасори по достоинству тут мог только Лидер. В прежние времена у Сасори был напарник Орочимару — вот тот был хорош. Экспериментатор с научным складом ума, как и сам Сасори. Отлично умел слушать, и всегда метко отвечал: либо по существу, либо подходящим хокку, что несет аромат старины и вечности, либо дзенской поговоркой, полной сиюминутной глубины. Жалко, что в итоге оказался дрянь человек. Новый напарник ни говорить, ни слушать не умел. Говорил Дейдара импульсивно, словно с середины, постоянно дакал, мыкал, производил белый шум, и обрывал речь без всякого основания, разом. Внимания Дейдары, как у младенца, хватало лишь на первые пять слов. Поэтому Сасори зарекся вести с ним полезные беседы — Дейдара просто отключался, и мог запросто встать и уйти, когда не сказана и половина. Общение с Дейдарой нуждалось в определенной тактике — немного похвалы, немного яркой демонстрации, интересный факт, мотивирующий вопрос. В этом случае напарник мог сохранить внимание и что-то понять.
Люди вроде Дейдары были для Сасори обузой. Они требовали слишком много эмоций, а когда не получали их — напрашивались на раздражение и гнев. Сасори уговаривал себя относиться к Дейдаре, как к нормальному человеку — вроде как к племяннику или подкидышу, но правда в том, что он ничего не знал о родительской любви. Его собственные родители были убиты на войне, когда Сасори еще ходил пешком под стол. Так что 15-летнее не стареющее тело было его осознанным выбором: где-то тут и застыл возраст его чувств. Главными из них были жажда безопасности, склонность к пафосу, презрение к обществу и эгоцентризм.
Именно поэтому Сасори ненавидел Какудзу.
Какудзу являл собой авторитетную отцовскую персону, которой плевать лично на Сасори, но которая, однако, способна самым грубым образом нарушить все границы безопасности. Например, лишить премии, зажать законные дивиденды на мастерские и инструменты, полностью обесценив этим значение Сасори для организации и всего мира шиноби. Перебить у Сасори задание, надавив Лидеру в какие-то чувствительные места. Какудзу даже двигался по-хамски, тяжело, как Хозяин. Он постоянно был всем нужен — что не удивительно, если распоряжаешься деньгами, но есть же в мире и иные интересы. Однако и Пейн, отвечая на запрос или отклоняя предложение, апеллировал к Какудзу.
Когда у Итачи Учихи убили прежнего напарника, пару лет назад, Какудзу выразил желание встать в пару с Итачи. Это было отвратительно: Итачи являлся подлинной драгоценностью среди нукенинов «Рассвета», и желание присвоить его выглядело как рэкет. Их техники не сочетались — оба работали на дальних дистанциях. Сасори возражал. При лидере, на общих собраниях, лично. Какудзу делал вид, что не слышит, а при повторных возражениях бросил: «Мне некогда слушать этот бред».
Еще финансист имел отвратительную привычку постоянно читать газету — расставив ноги, словно в нужнике. Он делал это все время, когда не убивал и не отстаивал свои деньги. В публичной комнате отдыха. На посту. Когда приходилось кого-то ждать. И любой вопрос, обращенный к нему в это время, был неуместен, не заметен и оставался без реакции, как досадное чириканье.
То есть, Какудзу действительно превращал Сасори в того ребенка, которым Сасори лишь казался — но быть которым по сути не хотел. Подобные чувства раньше вызывал лишь Сандайме Кадзекаге — правитель родной деревни Скрытого Песка. Но того Сасори давно убил и превратил в марионетку. Убить Какудзу было намного сложней. Это было бы предательством кормящей Организации. Нормальные люди так поступать не должны.
Но это еще не все. Какудзу вел себя безответственно. Если бы он был безупречен, Сасори смирился бы с ним, как с эффективным элементом системы. Но Какудзу не просто просаживал деньги организации, так что в бюджете возникали досадные щели. Не просто всегда валил вину за это на других. Он убивал кандидатов в «Рассвет» на первой же проверке, и никто не смел сказать ему, что так нельзя. За все прошедшее время Сасори расправился в организации только с Орочимару — и там была достойная причина. А Какудзу отрезал головы шести или семи шиноби, из которых могли выйти приличные опытные образцы. И он убил четырех своих напарников. В силу этого Какудзу оставался без компаньона, что ослабляло его на миссиях, то есть подводило Организацию, и могло в будущем привести к затруднениям. Сасори не верил в бога, но хорошо понимал значение слова «карма». Оно значило, что рано или поздно тебя убьет кирпич, который ты пинаешь.
У Сасори было полно своих дел, чтобы следить за Какудзу, да и в любом случае он не стал бы тратить свое время на неприятного человека. Он не отследил, когда в Организации появился Хидан. Зецу сказал — за ним посылали специально, Лидер был заинтересован в таком человеке, и что он, Зецу, был на тех переговорах. Был на них и Какудзу, и они с Хиданом страшно сцепились, потому что Хидан послал на хер их организацию и каждого переговорщика лично. И навалял Какудзу. А Какудзу так уделал Хидана, что все думали — не выживет. Хотя у Какудзу был приказ не убивать, а привести. И вот, видно, сработали переговоры — Хидан пришел.
«Поглядим», — решил Сасори, потому что на его памяти Какудзу ни разу не ходил за возможным кандидатом сам, должно было иметь место сильное давление. А если есть давление — Какудзу найдет способ его сбросить и добиться своего. Угандошит при первой возможности. Но с другой стороны — приказ есть приказ. Новенький кандидат казался еще более бестолковым, чем Дейдара, и столь же юным, то есть внушаемым, проблемным и незрелым.
Сасори порой сталкивался с ним в Убежище и в конторе Пейна, но с первой же встречи все стало понятно. Сасори двигался от Дейдары, которому помогал с обустройством, наружу — в любимой марионетке Хируко. И прямо на повороте наткнулся на Хидана. Конечно, Сасори отлично слышал шаги навстречу, просто шаг был незнакомый, и он не мог ручаться, кто там.
— Да ебаный в рот! — отшатнулся Хидан, налетев на Хируко. Его глаза округлились, видимо был сильно впечатлен.
— Приветствую, — веско сказал Сасори.
— Блядь, оно разговаривает! — подался вперед Хидан.
Сасори ждал ответного приветствия, после чего можно поинтересоваться местом проживания новичка и его целями. Но новичок просто перегородил коридор, словно прилип к полу. Так обычно делают тупые люди, когда теряются в обстоятельствах.
— Ты новый кандидат в «Рассвет», — резюмировал Сасори. — Хидан. Верно?
— И чо? — ухмыльнулся новичок.
— Меня называют Скорпионом Красных Песков, — представился Сасори. — И я очень спешу.
— Ну так пиздуй, хуле, — сдвинулся в сторону Хидан. Сасори не раз благодарил небеса, что его кукольное лицо никогда не меняет ни цвета, ни выражения, и лицо боевой марионетки такое же. Но в этот раз ему показалось, что древесина Хируко нагрелась и потемнела.
— Ты отвратителен, — заметил Сасори, и покатил Хируко вперед. Сзади послышался дебильный смех.
Ну, как говорится, лишняя вещь — лишняя забота. Если нельзя решить проблему — беспокоиться о ней бесполезно. Пусть беспокоится тот, кому так свезло.
Так что Хидан занимал Сасори не сам по себе, а исключительно как проблема Какудзу. Например, почему, хотя Хидан клянет Какудзу унизительными и грязными словами, что доказывает работу закона кармы — закон кармы в отношении Хидана дает сбои, и финансист никак не разотрет его в порошок. Почему Какудзу, вечно читающий газету, при вопле Хидана — орал тот из коридора — бросил чтение и вышел. Почему Хидан хамоват и беспечен, словно он в полной безопасности. Впрочем, это могло объясняться тем, что он дурак.
Или нет. Может быть, нет. Однажды Хидан схлестнулся с Какудзу прямо у дверей комнаты ожиданий, в двадцати метрах от Лидера. Перед тем он громко покрыл матом «сраного баблососа», погоду и всех собравшихся, так что Сасори мысленно пожелал Какудзу не медлить.
Действительно, Какудзу выскочил на вопли из кабинета Пейна, и снаружи тотчас послышались лающий мат, сортирная лексика, отрывистый бас финансиста и истероидный смех Хидана. Потом раздались глухие удары, словно стену пробивают кувалдой. Со звоном ухнуло в пол железо. «Жри землю нах, безбожный мусор!» — зло взвыло из-за неприкрытых дверей. Потом минут десять слышалась жаркая возня — кто-то чем-то возил по стене, тяжело дышал, заглушая яростный рев, стоны и поток брани. Потом был топот убегающих ног — сперва легкий шаг Хидана, потом тяжелые скачки Какудзу. Далекий грохот из коридорного тупика, где громоздились руины старой мебели — столы и шкафы, до которых ни у кого никогда не доходили руки. Потом долгое затишье. Потом зазвенело разбитое стекло.
Это значило лишь одно: кто-то из дерущихся разнес Ожерелье Будды — круглые иллюминаторы, идущие по всему периметру коридора с внешней стороны. Без сомнений, Какудзу наконец зашиб напарника и выбросил его наружу, с огромной высоты. На лицах присутствовавших нукенинов читалась уверенность: «вот и все».
По неизвестной причине никто в комнате не проронил ни слова — все застыли, словно зачарованные, и, вероятно, тоже восстанавливали в уме картину произошедшего. Но, как выяснилось, догадки не оправдались. В комнату зашел Хидан.
Он привалился к дверному косяку, вытер текущую по щеке кровь, сплюнул розовую пену и тупо спросил: «Чета произошло?..» Из-за спины Хидана медленно выдвинулся Какудзу, отстранив того локтем. «Я уже говорил тебе, тупой облобырок, — сказал Какудзу, — это не твое дело».
…То, как он отодвинул Хидана — защищающим жестом, призванным лишь изобразить грубость, и его лживые интонации с потугой на гнев все объяснили Сасори.
Какудзу влип.
Какудзу увяз по полной программе.
Какудзу запал на своего напарника. Наконец, на него свалился настоящий кирпич. Это было комично и тошнотворно. Хидан красив, но кто мог подумать, что дело будет в этом. Кто мог учесть все недостатки и потребности человеческих тел. Какое счастье, что с Сасори ничего подобного случиться не может.
Однако Дейдара, возможно, не считает такое положение тошнотворным и комичным, а напротив — ждет, что так будет и с ним. Его капризы можно толковать как заигрывание. Но этого не будет. И Сасори сделает все необходимое, чтобы убрать эту тему из своей жизни.
* * *
Фаворитом Сасори в «Рассвете» был Итачи Учиха — очень техничный и замкнутый молодой человек. В нем чувствовалась порода, и именно такие вещи ценишь с возрастом. Итачи происходил из той деревни, что лишила Сасори родителей. Из Конохи. Сасори всем своим «ядром живой плоти» ненавидел жителей Конохи — особенно одного, убийцу Хатаке. У того остался сын, и Сасори планировал месть — медленно, основательно. Представлял новую игрушку из трупа Хатаке-куна. И вот выяснилось, что имя Хатаке-куна Итачи не может и слышать — видимо, тоже имеет личный счет. И что в ненавистной Конохе Итачи перебил кучу народа с редким геномом. То есть ослабил Врага. И что ненависть Итачи к Конохе так же велика, как пески красной пустыни.
Это было полезно. А Сасори умел защищать свои интересы. Потому, когда его прежний напарник Орочимару пожелал себе геном Итачи — потому что Орочимару тоже охотился за телами, как и Сасори — Сасори сделал так, чтоб Орочимару больше не было.
Напарник Учихи Кисамэ был Сасори безразличен. Конечно, кукла из него вышла бы изумительная, особенно если брать вместе с мечом, но такой человек полезней в качестве буфера. Учиха и Кисамэ выглядели беспроблемной парой, и это лишь доказывало, как Сасори прав: умница Учиха сработается с любым тугодумом, так как тоже ценит Организацию выше личных интересов.
…Иногда, зимними днями, Сасори чувствовал бесформенную тоску. Она не имела рациональных причин. Просто белой пелене вокруг словно бы не хватало цвета. Сасори зажмуривался, чтобы сквозь тонкие деревянные веки проступила естественная краснота. Постепенно она наливалась кармином, терракотой, киноварью, гранатом и золотом. А вслед за цветом всегда приходил ветер. Жаркий, мощный, полный песчаной взвеси, которая так режет живые глаза, которая так хороша, чтоб ослепить противника — если твоим собственным глазам она безопасна. Этот ветер пах прогретой черепицей и тальком, дурманом, сладостью, дымом кальяна, и немного бабкиной стряпней. Иногда он пах ультрафиолетом, горячими минералами, древесным лаком, свежевыкрашенным шелком и утренней росой. Иногда это был даже не ветер — так, шевеление горячего воздуха, от которого вздымаются стриженые волосы и косо падают на лоб. Лоб Сасори давно ничего не чувствовал, а от всех запахов остался только древесный лак.
И тогда Сасори утыкался носом в очередной кукольный каркас. Он знал, что презирает Суну, ее демонов, климат и политику. И знал, что все еще любит ее.