Книга II, Глава 5
Владыка мертвых Тай И хорошо знал, из чего состоят души небесных созданий. Кроме памяти, чувств и убеждений, у каждой из них была истинная Форма. А из особенностей ци, что текла по духовным каналам бессмертных, рождалось их личное духовное оружие. У бессмертных созданий было три золотых ядра. Но этого могли добиться и смертные. Просто, как правило, смертным не хватало времени.
Мимо Тай И прошло множество бессмертных душ, в том числе — душ демонов. Мерять их одной мерой было бы грубой ошибкой. Ведь где-то там, за истинной формой, рядом с источником духовного огня, каждая душа знала свое предназначение, не похожее на другие. Это назначение следовало поднять со дна души и позволить умершему как следует его рассмотреть. Все, что отвечало этому назначению, было благом, ибо полностью соответствовало Дао. А то, что ему противоречило, было грехом.
Такое глубокое понимание Пути сделало Тай И воистину мудрым, дав ему титул «Отец Дао». Никто во вселенной не разбирался в Дао лучше Тай И.
Но и он был не всеведущ. Тай И не видел сквозь тела и души их предназначение. Только сам носитель души мог его узреть и понять. Тай И лишь наблюдал за этим через отражение в Зеркале Мертвых.
До того, как стать владыкой Преисподней, Тай И тоже не знал, зачем живет. Но однажды в его жизни случилось страшное. Он совершил убийство.
Тай И убил бессмертного Небожителя. Он этого хотел. Но позже вышло, что ничего ожидаемого, блаженного и освобождающего это не принесло. Он знал, что убитый обижен, его родня обижена, все, кто ценил его, обижены — и груз этой обиды не будет снят. Никто не знал, где теперь плачет эта непростившая душа, и сколько мрака с тысячелетиями она наплачет во вселенной. Поэтому Тай И нашел душу убитого и разобрался с ней по справедливости.
То есть по добру.
Как и большинство подобных таинств, это было окутано мраком, однако именно с тех пор у Тай И появилось его Зеркало Мертвых. Душа убитого стала партнером Тай И, приняв форму волшебного стекла. Глядя в него, Тай И никогда не забывал, что он убийца, и делать на Небесах ему нечего. Но это вовсе не значило, что он должен быть зол или беспощаден. Просто всему под Небесами и на них свое место.
Зная все это, не стоит удивляться, что Тай И явился на зов со своим Зеркалом.
Сейчас в нем, согласно надписи на зеркальной раме «Здесь нет хороших людей», отражались два существа. Сам Тай И и старший сын Тай Вэя.
Молодой император был хорош — обычно именно так говорят о техничных, собранных людях, способных учесть любую превратность. Было ясно, что он подготовился не только в уме: у него уже был достаточный опыт наказаний. Он полностью убрал свои волосы, связав их узлом, как это принято у военных; видимо, всерьез воспринял шутку о выставленной напоказ красоте, что призвана разжалобить. Но, возможно, он слишком хорошо знал, как неприятны космы, попавшие в раны. Прежде, чем поднять глаза к стеклу, он выпустил из ладоней два ледяных лезвия, тут же вонзившихся в пол. Они быстро вытянулись вверх, как соляные кристаллы, и сын Тай Вэя взялся за них, чтобы сохранять равновесие.
Единственное, что он не мог учесть — картины, которые будут возникать в Зеркале.
ИЗНАНКА НЕБЕСНОГО ИМПЕРАТОРА
В светлой изумрудной зелени над ним три лица. Виноватое — матери-принцессы, растерянное — дяди, принца озера Тай, и полное отвращения — деда, правителя этих вод. Смертельный лазурный поток бьет в него, но попадает в мятые пеленки, потому что мать сбила руку своего отца. Звук пощечины. Все кричат о позоре и необходимости его скрыть.
Снова вопли и слезы, какой-то мужчина цедит, что не женится, помолвка разорвана, честь запятнана, какая распущенность.
— Девять, — произносит Жунь Юй. Он видит всё со стороны первый раз, но это не новость. В мире живых его никто не ждал.
На лбу мальчика проклюнулись белые рога, тупые, с тремя ветвями, в ободе припухшей кожи, отталкивающие. Почему он думал когда-то, что они похожи на кораллы?.. Хваткие пальцы подростков дергают их, выкручивают, ты уродливый монстр, ненормальный карп! Чудовище! Тебе тут не место!
Липкие драки, пятеро на одного, сытая радость нормальных, их превосходство, смешливые зубастые рты, грязь, пинки, унизительная слабость; но он не слаб. Низкий, гулкий рык раскидывает победителей, прижимает брюхом ко дну — и где-то наверху гремит вода, вставая стеной над гладью озера.
— Двенадцать, — ровный голос вплетается в шум.
— Сынок, кто научил тебя вызывать такую волну? — допытывается кричащая женщина в красном. Ее трясет, она плачет — из-за него.
— Прости! — жмется к скале мальчик, — Прости!..
— Говори, кто научил тебя этому?!
— Что за волна? — его голос срывается, потому что испуг матери выглядит как ненависть, это самое страшное, все остальное пустяк. — Меня били, я просто громко крикнул!
— Двадцать три, двадцать четыре, — считает Жунь Юй.
— Сынок, пообещай мне больше не кричать! — женщина хватает ладонями его лицо, изучает бегающим взглядом, надеется найти в нем что-то здоровое. — Скорее же! Обещай мне! Обещай!
— Почему я не должен защищаться и кричать, когда меня забивают до смерти? — рвется из тисков мальчик, все происходящее так несправедливо, что нечем дышать. — Мама, ты хочешь, чтобы я умер?..
Он выворачивается и бежит прочь — но мощный удар ци сбивает его с ног. Все заволакивает тьма.
— Двадцать пять, двадцать шесть, — звучит безжизненный голос.
— Ли-эр, — наплывет жалостливый, растерянный шепот. — Прости, Ли-эр, я срезала твои рога и соскоблила драконью чешую… — с трясущихся рук матери на него капает кровь, но он и так весь в крови. — Ты должен быть карпом… Или любой другой рыбой, только не драконом! Ни твоя мать, ни ее отец, ни твой дядя, ни любой житель озера Тай не выживет, если ты станешь драконом!
Он больше не кричит, никогда. Теперь он зажимает в зубах обломок береговой ветки, когда матушка срезает с него лишнее. Ему постоянно холодно, запахом крови пропитана сама вода вокруг. Матушка ждет, когда его уродство сдастся, перестанет восстанавливаться, она устала; он чувствует себя ежедневной обузой. Он должен это искупить, создать видимость нормальности, чтобы избавить ее и себя от такого несчастья. Поэтому теперь он пристально следит за собой и сам соскабливает свои наросты. Рога менее чувствительны, но очень тверды, только один тип острых раковин справляется с ними: он научился затачивать их о выступы скал. Чешуя поддается легче, но ее больше, и на голом теле остаются рытвины, с каждым разом все более глубокие. Ветка с оттиском зубов все еще с ним. Но постепенно в ней пропадает нужда. Он просто сжимает челюсти, потому что уроды не должны испытывать облегчения.
…Как и сейчас.
Его лицо в отражении столь же упрямо, как и в детстве, и в глазах все то же отчаяние. Он знает, что никогда не будет прекрасным карпом. Не будет прекрасным принцем, прекрасным возлюбленным и наследником рода, у него не должно быть детей, носителей уродства. Его задача — всего лишь перестать быть чудовищем. Он так хорошо научился скрывать свое безобразие в человеческой личине, что почти поверил…
Руки матери трясутся, когда она трогает его. Пальцы Небесной Императрицы брезгливо поджимаются еще до касания. Рука отца проходит над его головой, задевая лишь несколько волосинок. Во всех царствах, в любой обстановке, в любом возрасте между ним и всеми прочими — пустое пространство. Руки Куань Лу неловки и поспешны, словно исполняют вынужденный долг. Они расправляют складки его одежд слишком трусливо, невесомо, чтобы ненароком не задеть скрытую под ними плоть. Куань Лу не может даже собрать его волосы, которые ничем не отличаются от всех волос в мире, роняет шпильку. Цзинь Ми отшатывается от его близости, вырывается из самых целомудренных объятий. Она тоже почти обманулась, что он карп, дух-рыбёшка. Так он украл ее приязнь. Но правда раскрылась, теперь даже их рукава не задевают друг друга. Небесный Лис отдергивает локоть, едва их пальцы встречается за доской для вэйци.
— Пятьдесят, — несется сквозь стиснутые зубы.
Грубые прикосновения Сюй Фэна опаляют его кожу. Сюй Фэн лезет руками, лицом, своей огненной ци везде, где уродство самое явное. Этим он словно подчеркивает собственное совершенство. Свое великодушие. Давит на каждый оставленный синяк, рубец, ожог, на каждую некрасиво выпирающую кость. Извращенное любопытство здорового к больному. Сюй Фэн хочет его слез, крика, ответной драки — но он все же лучше зубастых злых рыб, его интерес можно перетерпеть.
Сюй Фэн не дает ему забыть собственное безобразие, не дает обмануться, скрывшись за слоями глухих одежд. Омерзительные шрамы от грудной чешуи царапают Сюй Фэну язык. Как вообще до этого дошло?.. Грозовые разводы на животе занимательны для глаз. Торчащие позвонки — для зубов. Сюй Фэн нанес на него много зазубрин, подобное к подобному.
Огненный кнут Сюй Фэна оставляет на его спине яркие полосы, одежда тлеет, и со стороны выправка Жунь Юя не так безупречна, как он полагал. Он хотел казаться выносливым и гордым, но он просто покорен. Краткие судороги под кожей подобны ряби на воде. Его уродливое тело не подчиняется ему. Но для сознания боль привычна.
Сюй Фэн гладит рубцы на его спине, оставленные приказом Императрицы, трется о них скулами. Его губы горячи и бесстыдны, от них по всему телу расходится незнакомый жар, конечности дрожат, спина выгибается в древней жажде, из горла рвется стон, и это намного страшнее злых зубастых рыб. Неуместное утешение — кому оно было нужно?.. Это испытание или издевательство, к которому нельзя подготовиться; его можно лишь стыдиться.
Лицо Сюй Фэна в зеркале совершенно искреннее, на нем написан глубокий транс. Он поглощен обладанием, никакой меры и сдержанности, ты так безответственен, Фэн-эр.
Ты так щедр.
Что будет, когда ты утвердишься, залечишь свою совесть, насытишь чувства, когда очарование пройдет?.. Разбитое золотое ядро можно склеить, как склеить разбитое тобой сердце? Как ты обойдешься с ним, поняв, что перед тобой чудовище?..
— Ты не получишь победы! — кричит феникс, покрываясь молниями. — Ты разрушаешь все, чего касаешься! Ты попрал законы природы! Присвоил силу, не совместимую с природой света! Ты убийца и клятвопреступник!
Ты прав, Фэн-эр, но как ты мог не заметить этого раньше? Я погубил свою мать самим рождением на свет, ее брата и отца, погубил всех жителей озера Тай, всех его злых зубастых рыб… Я вышел к свету — и они умерли. Их сожгло небесное пламя Лотоса, но такого монстра, как я, и оно не берет. Отчего ты не слушал меня?.. Отчего не отпустил?..
— Что с тобой случилось? — феникс меряет глазами облезлое драконье тело на Звездном Балконе и невольно вздрагивает. — Небеса наказали тебя за неразумный разгул! Верни себе обычный вид! Почему ты в таком виде?
…потому что я такой, Сюй Фэн. Я такой.
В погребальном зале тишина, голоса звучат лишь в голове Жунь Юя. Давно не слышно свиста, сколько времени ничего не происходит?.. Из окрестной пелены выплывают ритуальные таблички предков императорской семьи. В зеркале за Жунь Юем возвышается неподвижная лиловая фигура.
Жунь Юй снимает руки с опор, складывает их перед собой и кланяется в пол:
— Повелитель Ночей простит прощения, он сбился со счета. Прошу бессмертного Тай И Тяньцзуня начать заново.
В кровавой воде нечем дышать. Единственное, что он может сделать для своей матери и ее народа — умереть. Мальчик с кровавой повязкой через лоб выходит из воды, чтобы задохнуться снаружи. Яркие звезды льют на него холодный, мирный свет. Мальчик знает, что поступает правильно. Он впервые счастлив.
— Один, — произносит Жунь Юй.
— Я предложила тебе выбор, — продолговатые глаза Императрицы сияют золотым огнем. — Либо ты разрываешь все связи с жителями озера Дунтин и сам казнишь их, либо ты возьмешь всю вину на себя и в одиночку ответишь за грехи матери.
— Я беру на себя вину моей матери и жителей озера Дунтин, — серое лицо Жунь Юя за стеклом каменеет. Единственное, что он может сейчас сделать для тридцати тысяч невинных душ — это умереть.
— Два.
Цзинь Ми обнимает Сюй Фэна, Сюй Фэн выбирает Цзинь Ми. Белый облезлый дракон падает с небесной платформы. Единственное, что он может сделать для их счастья — умереть.
— Три.
Ненависть и гнев Цюнци пожирают его душу, он перестал владеть собой, его настолько боятся, что Небеса замерзли. Единственное, что он может сделать для шести миров — это освободить трон и забрать с собой Цюнци. Он должен умереть.
— Четыре.
Голодные, жаркие глаза Сюй Фэна отливают золотом. Он перекатывает тело Жунь Юя по покрывалам, притирается к нему, зарывается носом в волосы, играет с ним, как с любимой едой, оставленной на потом. Жунь Юй видит это впервые, в тот раз он потерял сознание раньше. Эта привязанность ставит в тупик. Любовь Сюй Фэна разрушительна, но Жунь Юй не знает ничьей иной. Он никогда не смел выбирать и просто покорялся неизбежному. Что бы ни вообразил себе Сюй Фэн - он не может остаться рядом. Цзинь Ми любит феникса по-настоящему, ради него она пожертвовала всем.
Сюй Фэн будет счастлив с ней на земле, из века в век. Единственное, что можно сделать для сохранения их благополучия – умереть.
Ему трудно дышать. Это было очень простым условием — но даже с ним Жунь Юй не совладал. Он ни разу не смог прервать свою бесполезную жизнь, открыв дорогу другим — нормальным, невинным, уверенным в себе, рожденным в законе, полным жизни и надежд. Тем, кого ждали, кто не родился убийцей. Теперь он еще более отвратителен себе. Ему не хватило стойкости.
— Я не твоя родственная душа! — Сюй Фэн нависает над Жунь Юем, толкает его назад. — Я твоя игрушка! Больше всего в жизни я ненавижу предательство! Предатели не смеют жить, потому что убивают надежды. Они делают души всех, кого коснулись, черными и мертвыми!
Все так, Сюй Фэн. Все так. Ты должен был помочь мне, предателю, оставить эту жизнь. Почему ты мне не помог?
— У него ничего не осталось! — кричит Куань Лу, направив на Сюй Фэна копье. — Твоя Цзинь Ми повредила сердце, воскрешая тебя, и он отдал ей свою жизнь! Его золотое ядро повреждено! Его раны не заживают! Он позвал тебя, чтобы ты это закончил! Не смог решиться сразу? Выбрал такой способ?..
Сюй Фэн кажется пораженным громом. Миг он стоит, как вкопанный, а потом бросается к кровати.
— Что ты наделал?.. — Сюй Фэн падает на пол перед ложем, на котором недавно трепал свой трофей. Тело Жунь Юя со стороны выглядит сломанным и не живым, оно может пробудить чувство запоздалой вины, но ничего иного вызывать не в состоянии. Сюй Фэн хватает его за руку, но тут же ослабляет хватку. Почтительно сводит края зеленой кисеи. Теперь тело совершенно напоминает труп.
— Что ты наделал? — снова шепчет Сюй Фэн в костяшки безвольной руки. Его плечи поднимаются и опадают. — Почему ничего не говорил?.. Не веришь мне?.. Как прикажете теперь быть, ваше величество? Ваше величество?..
Тьма накатывает и рассеивается, над головой плывет потолок в бирюзовой кисее.
— Я не смогу посещать ваше величество часто… — глаза Сюй Фэна полны дурмана, тревоги и солнечного меда. — Но ваше величество не связано запретом… Ты можешь прийти ко мне в царство Смертных?.. Ты придешь ко мне?..
— Я не должен, — пальцы Жунь Юя смыкаются на его плече в вежливом поощрении. — Ты дал мне достаточно энергии.
— Я спросил не об этом! — гневно наклоняет голову Сюй Фэн. — Ты можешь пожелать прийти ко мне?.. Ты хочешь встретиться со мной на земле? Твоя совесть будет спокойна, если я стану каждый день ждать тебя?.. Я буду слать тебе сообщения и гонцов, ты не получишь покоя… Ты не сохранишь все произошедшее в тайне, я тебе не позволю… И знаешь, Юй-ди, я могу решиться на штурм Небес. Что вы станете делать тогда, ваше величество?..
Бирюзовая ткань наливается свинцовой тяжестью, расходится грозовыми облаками.
Сюй Фэн сидит под дождем на пороге горного жилища. В его глазах струи ливня и пустота. Рядом лежат рваные одежды цвета цинь. Они в ржавых пятнах и пепле, неприглядная ветошь. Сюй Фэн сгребает их, подносит к лицу и утыкается в них лбом.
— Ты специально всегда говоришь мне о Цзинь Ми, — доносится его голос сквозь шум ветра, — чтобы не говорить о тебе и обо мне? Ты видишь мои чувства, я не хочу их скрывать. Почему никогда не показываешь своих?
Потому что мои чувства столь же неприглядны, как след от срезанной чешуи, Сюй Фэн.
Жунь Юй давно избегает смотреть на свои чувства, от которых одни слезы, унижение и гнев. Красивые и высокие чувства не улучшили его жизнь. Теперь они уродливы, и показывать их тем более не стоит.
Всю жизнь он избегал близости, потому что не хотел грязи, ее было слишком много уже над его колыбелью. Грязью была злоба, обида, ревность, бесстыдство, безответная привязанность. Отверженность была грязью. Лучше убить себя, чем быть отвергнутым. Соперничество было грязью, мутная ложь, борьба за внимание, зависть к чужому счастью, желание его запятнать, обесценить, разрушить. Грязью была поруганная гордость, насмешки над влюбленным монстром, что он себе вообразил. Близость из жалости оказалась хуже всего.
Грязью была готовность питаться остатками с чужого стола, готовность быть заменой. Уроды не достойны облегчения, они должны молчать и брать, что дают.
— Почему твоя рука до сих пор не исцелилась, Сюй Фэн? — слышит Жунь Юй свой голос. — Это несложно, нужно лишь выпить отвар тысячелетнего мелколепестника…
— …Я хочу, чтобы она болела! — прерывает его Сюй Фэн. — Моя рука должна болеть! Это единственное, что ты оставил мне на память! Ты изменил мое тело, Жунь-гэ, неужели я должен это исправить?.. Ты думаешь, я не знаю, кто испортил пилюлю почтенного Лао?..
Грязью было обладать без желания и принадлежать по слабости. Грязью был захват по праву силы.
Но он делал все это, с рождения жил в этой грязи. Жунь Юю трудно дышать от понимания: внутри он еще ужасней, чем снаружи. Он веками издевался над Сюй Фэном, который был единственным светом в его жизни, единственным по-настоящему родным существом, потому что сомневался в его искренности и не мог терпеть рядом с собой никого другого. Сюй Фэн был словно создан для него — сильный, пластичный, послушный, чистый, полный радости и свободы. Он был золотом и киноварью. Он был противником, который не сдается и никогда не дешевит. Жунь Юй такого не заслуживал. Сюй Фэн любил его, это очевидно, но Жунь Юю было мало.
Он решал за Сюй Фэна, контролировал его жизнь, играл его сердцем, и, наконец, сверг с Небес. Вся ответственность при том легла на Сюй Фэна.
Он загнал Сюй Фэна в преисподнюю, заставил его почернеть. Он лгал его возлюбленной, он убил Сюй Фэна чужими руками.
Он хотел безраздельно владеть Сюй Фэном, потому что однажды маленький феникс увидел его рога и хвост, и в его глазах зажглось обожание. Маленький феникс был ласковым, игривым и теплым, кто знал, что из него вырастет грозная огненная тварь.
Жунь Юй хотел обладать грозной огненной тварью, это взвинчивало его собственную цену. Все или ничего. Он хотел, чтобы эта тварь его, наконец, сожгла.
Потому что сам он не мог справиться со своей жизнью. Жизнь укоренилась в нем так мощно и глубоко, что никакая ненависть к себе, никакие раны не могли ее пересилить. Ни вина, ни громы и молнии не смогли ее выкорчевать. Цюнци не смог ее подорвать. Дух Крови не погасил его жизнь, одиночество не отрезвило его.
Теперь маленький Сюй Фэн снова жмется к нему, лезет руками, лицом, своей огненной ци в давнее уродство. Взрослый Сюй Фэн ломает защиты Небес, чтобы снова валять его по покрывалам, его бесстыдные губы все так же горячи и откровенны, смерть не исправила ошибки. Не сняла противоречие, даже потеря памяти ничего не изменила.
Жунь Юй ненавидит свое вымученное великодушие, свое решение отступить. Созданный запрет может контролировать Сюй Фэна — но не в силах сдержать его самого. Однако закон неизменен, прошлого не вернуть. Он должен молчать и терпеть в ожидании смерти Цзинь Ми. Она — единственная, кто ни в чем не виновата.
…Постепенно сквозь цветные пятна проступило стекло с двумя фигурами. Жунь Юй ободрал руки о свои опоры, и теперь склонился к полу, закрыв даньтянь. Детский жест самозащиты красноречивей слов.
Тай И присел над ним и проверил состояние меридианов. Тай И знал про разбитое и залатанное золотое ядро, потому что видел в Зеркале Мертвых судьбы и Сюй Фэна, и Тай Вэя. Он говорил, что прервется лишь дважды, так как здоровье старшего принца не вызывало опасений. Однако проявленные в стекле картины показали, что вывод неверен. Молодой император успел натворить дел, сократил свой жизненный срок, соединился с Цюнци, потерял Цюнци, и это может быть не всё!
По тому, как старший сын Тай Вэя оперировал решениями младшего брата, можно было сделать вывод: теперь на очереди он, Тай И. Молодая рептилия делает его своим орудием, как и привыкла.
Это было очень старое дворцовое правило Царства Небес. «Он взял на себя вину и понес заслуженное наказание. Если он не выдержал его — причем тут я?»
Как всякий дракон, Тай И Тяньцзунь был двойственен и очень умен. В дни своей юности он уже совершил ошибку, не пожелал изменять принципам и данному слову, потому что очень ценил свою гордость. Он ставил закон выше обстоятельств. Теперь он знал цену и закону, и самолюбию.
К тому же он оставался подданным Императора Небес, кто бы ни занимал этот трон. Отданный приказ не подразумевал излишеств. Излишеством была инициатива самого Тай И, прямо следующая из его природы и его положения в шести мирах. Только так Тай И мог обезопасить себя в дальнейшем от подобных приказов. Как известно, никто не идеален, а совестливому сыну Тай Вэя станется обратиться к нему, старшему дяде, еще пару-тройку раз.
Жунь Юя била дрожь. Измочаленная ткань в пятнах крови разошлась на дуге его хребта. Рука Тай И застыла над поверхностью голой спины в центре канала Ду-май. От нее шло покалывающее, потустороннее тепло. Кожа Жунь Юя, покрытая вспухшими лентами ссадин, выглядела влажной и холодной, но все кровоточащие зоны источали жар, полнились энергией ян. Его ци бунтовала. Близость чужой руки выгнула Жунь Юю позвоночник, словно прикосновение несло угрозу. Точно так же он вел с себя в зеркале с Сюй Фэном, когда тот пытался его исцелить и увлекся.
Тай И нажал на пару точек под линией его волос.
— Продолжайте, — сжал кулаки Жунь Юй. — Этот небожитель забылся. Прошу досточтимого Тай И начать с начала.
— Сын Тай Вэя может говорить со мной, — медленно произнес Тай И, поднявшись. — Возможно, мудрость Дао его просветит. Пока он страдает зря.
— Продолжайте, — распрямился Жунь Юй, берясь за ледяные опоры. — Этот небожитель не надеется просветиться. Он хочет искупить свою вину.
— Начни счет со ста, — велел Тай И.
Зеркало кажется очень глубоким, как небеса в нескольких слоях облаков. Клубится пар, открывая то боле боя, то Балкон Звездной Россыпи, то незаконченную партию в вэйци, то алый бутон Эликсира Разрушения, покрытый трещинами. Память подобна бездонному колодцу, но каждый глоток отравлен.
— Все ли потери ты рассчитал заранее? — спрашивает за стеклом злой Сюй Фэн. — Тогда ты просчитал и свое наказание, не так ли?..
— Да, — слышит свой холодный голос Жунь Юй. Он полностью солидарен с ответом.
— А как же я, Жунь-гэ?.. Мои память и чувства все еще не имеют значения?.. — волосы Сюй Фэна покрываются языками огня, он вот-вот схватит Жунь Юя за горло. — Не ты ли говорил, что смерть слишком легкий путь искупления?..
Жунь Юй считает. Сто шесть, сто семь. Он совершенно запутался, заблудился в этих голосах, в них нет никакой логики. Но он сгорит со стыда, если остановится в третий раз.
Его отражение выглядит ужасно. Пропитанная потом одежда свисает с рук, по плечам ползут мокрые красные пятна, словно срезан очередной слой чешуи, словно с него сползает шкура. Но это его обычная реальность, ради нее он покинул воды озера Тай, бросил мать, съел паршивую «пилюлю желаний», отбившую память. Ради нее в конечном итоге сверг отца и брата. Он готов признать, что не умер раньше лишь потому, что быстрая смерть недостаточно мучительна. Сто двадцать, сто двадцать один. Смерть длиною в вечную жизнь — вот достаточная плата.
— Ты не мой сын! — громко и четко выкрикивает Су Ли, его мать. — Ты не можешь быть моим сыном!
— Пусть я не ваш сын, матушка, — соглашается он, потому что уже понял: она не в себе. — Но вы дали мне жизнь и воспитали меня. Я никогда не забуду этого. Я никогда не устану вас благодарить.
Жунь Юй касается головой земли в низком поклоне, широкие рукава дворцовых одежд накрывают осколки раковин в коралловой крошке. Он потерял мать очень давно, необратимо. И это он сделал ее такой.
— Ли-эр, — опасливо касается Су Ли его руки. — Не плачь, Ли-эр… Если будешь плакать, нас найдут… Потерпи…
…Она не узнала его. Даже любя свою иллюзию о нем, она его не узнала.
— Я так счастлива, — синими губами произносит Су Ли, умирая на его руках. — Я до сих пор раскаиваюсь, что встретила Небесного Императора. Но я никогда не раскаивалась, что родила тебя.
Он не уверен, что ее слова действительно обращены к нему, а не к тому мальчику, которого больше нет, или к мужчине, которого никогда не существовало. Су Ли закрыла собой сына от смертельного удара, сына без имени, прекрасного карпа.
Он был любим ей, как некая греза. Эту мечту она желала видеть на троне. Но правда такова: он предал ее при жизни и обманул после ее смерти. Он взошел на трон во всем своем уродстве, и он все еще не карп.
Даже если вся кожа сползет с него — он им не будет. Не потому ли его с детства сопровождают раны, не потому ли его кожа так часто была сожжена — чтобы он однажды покинул свою родную оболочку?.. Каково будет изумление, когда под ней окажется все то же самое.
Его сознание плывет. Сто тридцать девять, сто сорок. Только счет помогает держать концентрацию. Считать становится трудно — слишком тяжелая голова то клонится вперед, то откидывается назад, словно шея стала безразмерной и гибкой, готовой подняться кольцами к безмолвным небесам. Звездам все равно. Тело Жунь Юя рефлекторно движется между опорами, пытаясь сбросить напряжение. С ужасом он замечает, что его зрачки, отраженные стеклом, вытянуты.
Этими зрачками он смотрел на Сюй Фэна, когда терял над собой контроль.
На дне глаз Сюй Фэна переливается радужный свет. Скрещенные запястья Жунь Юя белеют в сумраке, одно обвивает алая нить. Сюй Фэн подносит их к губам и падает на колени:
— Милость императора безгранична.
Сюй Фэн, горячий и жадный, стонет, когда по нему скользит драконий хвост.
Жунь Юй не может видеть это, это слишком откровенно. Как неразумный ребенок, он надеется, что если закроет глаза — Тай И тоже ничего не увидит. Конечно, становится только хуже.
Два тела сплетены, впечатаны друг в друга, темные крылья ничего не могут скрыть.
— Когда я получу тебя в истинной форме? — подается вперед Сюй Фэн. — Дай мне свою истинную форму!
— Это опасно, — низкий голос Жунь Юя кажется незнакомым, страстным, совершенно чужим.
— Неправда! — возражает Сюй Фэн, и его перья гневно шевелятся. — Мы созданы такими, наши формы рождены для слияния самим Дао. Ты думаешь, я забыл полет во Дворце Небесных Сфер?..
Я тоже не забыл его, Сюй Фэн, и не забыл своего падения. Это должно было остаться похороненным там, должно было остаться невоплощенной грезой. Только мечты, не оскверненные реальностью, избавлены от зла.
Поэтому я хотел, чтобы ты остался для меня мечтой, Сюй Фэн. Я отталкивал и отдалял тебя, чтобы спасти от собственной жажды безраздельного владения, от своей привязанности, отчаяния, ревности, контроля, ожесточения, от всей своей тьмы. Я мог совладать с этим в одиночку, скрыть от тебя свою суть. Но я не смог справиться, когда ты начал мешать мне. Ты разбудил чудовище, Сюй Фэн.
Его тело искажается, твердеет, гнется, покрывается чешуей. Он остановил Сюй Фэна на подступах к Небесам, в мире тонких форм, все еще одержимый мыслью отделить его, отвратить или хотя бы достаточно испугать. Это было его долгом. Но план не выдержал реальности.
Жунь Юй замечает, как зеркало меняет цвет. За его спиной больше нет Тай И, как он и желал. За его спиной пурпурный дракон. Он держит Жунь Юя на весу, схватив когтями за рассеченное плечо. Руки Жунь Юя, соскользнувшие с опор, покрыты фрактальным узором. Он должен смотреть, пока у него еще есть силы. Считать он давно не в состоянии.
Стиснутый упругими мышцами Сюй Фэн вырывается, отталкивает руками кошмарное чужеродное тело, кричит, не может раскрыть свои крылья. Его плоть тоже изменяется, почти принимая птичий облик. Острые когти скребут по чешуе, клюв бьет в зазоры брони, потому что дракон обвился вокруг него кольцами, сдавил грудь. Когда давление становится предельным — Сюй Фэн сдается. Но это совсем не та сдача, что требуется. Сюй Фэн не возвращается в физическое тело — он сливается с драконом.
Птичье тело словно растекается по чешуе теплой нежностью, обретает человеческие черты, и только алые крылья, вырвавшись из захвата, обнимают их обоих. Пылающее лицо Сюй Фэна касается драконьих скул, гладит их бронзовой кожей, его глаза закрыты, он полностью принадлежит чудовищу. Его сердце колотится, как праздничный барабан, его губы все так же горячи и бесстыдны.
Жунь Юй не может остановиться и признать поражение — он поглощен этим слиянием, в котором нет ни робости, ни юношеского обожания, ни опасений, ни вины, в нем полностью исчезла человеческая составляющая, осталась только мощь. Она достигает апогея, когда Сюй Фэн воспламенятся.
Это все еще грозная огненная тварь — но в ее чистом золотом свете перегорают любые имена и все однажды принятые решения.
Отражение блекнет, Жунь Юй видит широкую темную грудь Тай И сквозь собственную плоть. Контур его одежд выцветает, размывается, и только глаза с вертикальным зрачком остались такими же, как прежде.
Кажется, время замкнулось в круг: белый дракон играет с изнуренным человеческим телом, сдавливает его ребристыми пластинами, перекатывает по кольцам хвоста, притирается к нему, выгибает шею. Зарывается удлиненной мордой в волосы с запахом осенних костров, гладит носом подбородок, присваивает его, не желая оставлять на потом.
Сквозь мерцающий пар он видит, как Сюй Фэна бьет сладкая дрожь, как он тает, выламывается в долгой судороге, льнет к белой драконьей изнанке, как его плоть впитывает нектар, источает огонь и горечь прогретой солнцем черепицы, как из его горла выходит клекот.
Жунь Юй не замечает свой жуткий облик в распахнутых глазах Сюй Фэна — их зрачок разошелся на всю радужку, так что она стала черной. Он смотрит только на лицо перед собой — влюбленное, измученное, голодное, осыпанное перламутром.
Именно это лицо дало ему понять, что он сделал. Он перешел черту, поддался природе своих желаний, нарушил небесный закон, фактически он силой взял то, что по праву принадлежит другой. Он вынудил Сюй Фэна принять себя в чуждой человеческому разуму форме, оставил на его земной жизни несмываемый след.
Но пробужденное чудовище не ощущало ничего подобного. Оно хотело захватывать и обладать, погружаться в теплые перья, сжимать в тисках свою добычу, грозно рычать на соперников, ломать преграды, прятать свое счастье от чужих глаз, виться вокруг него, осыпать перламутром и сполна делать то, что от века делают все драконы.
Через мгновение Жунь Юй полностью сгущается в зеркале, став еще плотнее прежнего — даже кожа его выглядит темной. Его глаза воспалены, губы протестно сжаты, из глаз текут слезы. Это скверные слезы отрицания, слезы презрения, они никогда не затвердеют синим жемчугом — а так и останутся соленой водой.
Во всей необъятной вселенной только Сюй Фэн не избегает его истинного облика, не испытывает к нему отвращения, Сюй Фэн готов наслаждаться его отчаянным уродством. Как Жунь Юй может быть оправданным через Сюй Фэна, с которого давно нет спроса?.. Разве смеет он возложить на него такую ответственность?..
И разве для всего остального мира это что-то изменит?..
Зеркало заволакивает мгла, в которой вращаются галактики и вспыхивают звезды. Когтистая лапа сжимает его плечо. В центре стекла, где нет хороших людей, две фигуры: он сам и большой Пурпурный дракон.
— Этот испорченный бессмертный просит, — пересохшим горлом выдавливает Жунь Юй, — просит Владыку Душ продолжить. Я не покину это место, пока положенное наказание не закончится.
Размеренно и властно Пурпурный дракон сжимает его второй лапой, вынуждая стоять на коленях прямо. Он держит его перед собой, как государственный чиновник — придворную дощечку «ху», без которой не пристало являться на прием к Императору. Строго говоря, все так и есть — и императорский прием, и табель о рангах.
Крупная голова Тай И с черными бровями и седыми усами склоняется, дышит Жунь Юю в затылок, от чего по хребту немедленно идет озноб. Потом драконий лоб касается спины, медленно спускаясь вдоль позвоночника. Жунь Юй панически рвется прочь, но это невозможно. Он успевает услышать свой вскрик, прежде чем его тело выгибается, не то спасаясь от этой странной ласки, не то стремясь к ней. Дыхание Тай И спокойное и глубокое, от него покалывает кожу. Наконец его голова вытягивается вперед, проходит над плечом. Задевает краем носа подбородок. Отклоняет назад голову Жунь Юя и трется о нижнюю челюсть виском.
Жунь Юя сотрясают рыдания. Это первый дракон в его жизни, который проявил по отношению к нему теплоту. Единственный дракон, чьи чувства можно назвать родственными. Единственный дракон, который коснулся его отзывчиво и по своей воле.
Но не единственное существо. В дымном зеркале сквозь мерцание проступают руки Янь Ю, обнимающие его. Маленький Ли-эр обхватил его колени. Он теребит длинный рукав "дагэ", доверчиво тянется к запястью. Заплаканное лицо Куань Лу прижато к краю постели, заполненной оленями. Она гладит его руку. Благодушный Тай Вэй похлопывает его по спине. Это не много, но и не совершенная пустота.
Слова не нужны, все голоса смолкли. По его коже бежит чешуйчатый узор, шея вытягивается вверх. Тай И разжимает хватку.
С тяжелым шлепком на пол падает белый дракон.
И в тот же миг пропадает в зеркале.
Перед Жунь Юем в отражении только Тай И.