III
АЗУЛАДА
Плаванье было долгим. Сейчас я, конечно, не помню его – ни краткосрочного ливня, ни бурлящих у горизонта облачных громад, ни долгих ночей качки, ни бесконечных дней безделья. Я впервые плыл на судне пассажиром. Зато я очень хорошо запомнил сам корабль – «Азулатор», отделанный внутри золотом, черным и розовым деревом, в пурпуре тугих парусов, что раскрывались с щелчком, сверху вниз, словно крылья заморского насекомого. Корабль шел налегке, это было не торговое судно. На нем прекрасно кормили, и окна наших кают были украшены резьбой.
Два ряда весел заработали только в ливень, когда пошла большая волна и паруса присобрали. Рабов в трюме я тоже запомнил. Они были хмурыми, рыжими, крепкими, с презрением на лицах. Рыжие рабы считались плохим товаром, подлым и ненадежным. Но эти корабельные рабы справлялись так же, как и любые другие. У половины из них волосы были собраны в косы на туземный манер. Их дважды выводили мыться в соленой морской воде – небольшими группами, человек по десять. Отстегивали партию от цепи, которая шла у них под ногами, и выводили нырять с нижней палубы. С нее свисала пара канатов для страховки. Пока одни плескались – другие ждали на веслах, грызли там свой паек или пили имбирную воду. Расторопные загурзаны, виделось, давно привыкли к этой процедуре, и единственные, кого она тревожила – сами рабы. Под бортом было очень глубоко. Наверное, все, кто не умел плавать, утонули сразу по распределении на судно.
На тыльной стороне ладоней у рабов стояло тавро – хорошо видимый контур пятиконечной звезды. Личное имущество Королевского Дома Арандора. Судя по состоянию тавра, новичков не было.
Рабской речи я не понимал. Но их грубый смех в воде, брызги и громкая брань радовали мой слух.
Остальное время я зубрил этикет, кланялся стенам, повторял имена и титулы, любовался пеной и глупейшим образом мечтал.
Я видел их, едва прикрыв глаза – князей Андуниэ, которых следовало именовать длинно и церемонно. Четыре тени: одна и три. Они являлись мне со спины – на фоне темных парусов, на фоне облачного неба, на фоне ночной луны – бесплотно бредя по палубе, чтобы меня покинуть. Сначала в длинном плаще на широких плечах уплывала вдаль отеческая фигура правящего князя. Тускло блестел обод венца. Потом появлялись трое: слева мужчина в белой рубахе, на фоне которой чернели перчатки с раструбами и волосы ниже плеч. Он в мягких сапогах и свободных штанах, на нем нет уставной формы. Справа – фигура в синей подпоясанной рубахе в пол. У этого человека длинные волосы и широкий узорный пояс, я не вижу ног – может быть, они босые. И между ними мальчик в черном, они держат его за руки.
Это было законченное видение идеальной семьи, куда не могли вписаться ни мать, ни жена, ни сестра. Я пытался нарисовать себе их – спутниц князей, идущих рядом с ними. Но они таяли, как туман.
Возможно, мое воображение было мудрее моего разума.
* * *
Во время плавания, пока я сидел на корме и пытался оценить весь свой жизненный опыт, ко мне подошел отец. Вышел из каюты капитана, понаблюдал за матросами – и подошел. Я никогда не мог понять по его лицу, что его заботит. Поэтому не был готов к его вопросу:
– Скажи, дитя мое… как обстоят твои дела с наставником в свете Кодекса Загурзана?.. Он подтвердил свое покровительство?
– Что?.. – переспросил я, но по мерзкому холоду в животе догадался, что. Это оно самое. Ну конечно – капитан «Азулатора», отец Склепа, уж наверное был в курсе. Стоило ему распить бутыль на берегу с Майтосадором или его командой.
– Я слышал удивительные слухи о тебе, – продолжал отец. – И знаю, что отец друга твоего тоже недоумевает.
Это было очень мягко сказано. Можно сказать – дипломатично.
– Это неправда, – вскинул я голову. – Все, что ты слышал – глупая шутка Морфиона!
– Мы понимаем друг друга? – вздернул бровь отец. – Ты говоришь о сыне Майтосадора?..
– Да, и это ложь! Ты что – не знаешь меня?..
– Вполне вероятно, что я знаю тебя недостаточно… Но я спросил не об этом. Я спросил о твоих взаимоотношениях с князем Нимразором. Вписываются они в Кодекс Загурзана или нет.
– Конечно, нет! То есть – нет никаких взаимоотношений. Это… уму непостижимо!
– Ты отрицаешь саму правомочность Кодекса или возможность следовать ему с князем Нимразором?..
– Я вообще не понимаю, зачем мы про это говорим!
– Ответь мне – ты думал об этом?.. Мне показалось, ты довольно рассеян, как бывает с людьми, которые поняли, что упустили. Я должен был спросить самого арнардубара Нимразора – но не представилась возможность.
– Что, мыли с капитаном кости своим детям?... – кисло возразил я. – Набрал фактуры?..
– Не уходи от темы.
– Меня гнетет явление в Цитадель. Разве это не очевидно?..
– То есть, отношения покровительства ты ни с кем не установил?
– Нет!
– Позволь спросить тебя – а почему?
– Папа!
– Я решу этот вопрос, – кивнул сам себе отец и уставился на воду.
– Э-эээ, – встал я и облокотился на борт, пытаясь поймать взгляд отца сбоку. – Папа… а зачем это нужно?...
– С кем попало это, действительно, не нужно. Но гораздо важней другое. У тебя в голове каша. Это наследие уличного воспитания… моя вина.
Помолчали. Меня распирали сотни незаданных вопросов. И я был очень смущен. Я ясно видел, что под одной и той же вещью мы с отцом понимаем нечто противоположное, так одно и то же слово в разных языках может значить совершенно разные явления.
– Я ненавижу Кодекс Загурзана, – наконец выдохнул я. – Я его очень плохо читал. И запомнил только статуты рабов и железную дисциплину. Что рабов надо выкидывать за борт, если сдохнут в дороге. И что уволят с позором, если не подчинишься. Что на корабле разрешено проливать кровь. Что, папа, я упустил?..
– Я должен бы спросить у тебя, кто вам преподавал, – убрал со лба волосы отец, – но это пустое дело. Это работа цензора, Ока Короля. Не моя. Пойдем в каюту.
* * *
…Глупо было думать, что открывшийся мне в Андуниэ огромный мир сразу захлопнется, стоит покинуть Закатную Гавань. Что только в одном месте он широк и полон новизны – а остальные пространства пусты и враждебны.
Открытый мир огромен везде. Но я был не готов видеть в своем отце друга. Не был готов доверять ему.
Тогда я не задумывался об очевидном: насколько мой отец молод. Он очень рано женился по меркам нашего Острова, и сразу же появился я. Это была сильная первая любовь, она обрушилась на моих родителей в столице, куда отец перебрался после морской Академии. В этом он походил на князя Афанузила – тот тоже женился очень рано. Наверное, люди начали спешить жить. Но в раннем детстве такой возрастной барьер кажется непреодолимым. Родители – это всегда люди другой эпохи. Но часто они оказываются свободнее нас. И часто – куда смелее.
В каюте я узнал, что обещает и что гарантирует военнообязанному жителю Острова Кодекс Загурзана – основной правовой документ на флоте и в нуменорской армии, включая колонии.
* * *
Экземпляр Кодекса нашелся у капитана (они находились на каждом корабле). Отец принес его, тонкий потрепанный том размером с судовой журнал.
Кодекс состоял из двух частей: одна касалась флота и армии Нуменора, другая – порядков в колониях. Колониальная часть была больше и изобиловала подробностями, так как разбирала каждый пункт на примере прецедентов. Тут достаточно было общего обзора и четкого уразумения, что всякий, рожденный в колониях от нуменорца и местной экзотики, гражданином Нуменора не является. У колонистов в пятом поколении были какие-то права, но прения по их поводу периодически возобновлялись (интересно, как с этим дела у детей госпожи Марет?)
Первая часть была короче и суше, от нее неприятно несло казармой. Знание ее не требовало понимания, достаточно было зазубрить. Я так ненавидел этот свод, что не брал его в руки со времен экзамена семилетней давности. Конечно, все зазубренное выветрилось.
Эта пресловутая первая часть состояла из трех разделов: права, обязанности и кары. Права, как часто бывает, выглядели голословно и пусто, словно чаячий грай. Обязанности – необоснованно, а кары – жестоко.
И вот настало время все перечитать.
Отцовская каюта была рассчитана на одного, так что я устроился на полу, прислонясь к кроватному боку. Качка время от времени била мне кроватью в спину, мешая уснуть над чтением. Свет из окна в потолке мягко скользил по страницам.
…Оказалось, права жителя Острова вполне вещественны: право на телесную неприкосновенность во всех обстоятельствах, кроме боевой; право на постоянную субординацию – откуда следовало, что никто никогда не останется без начальника и командира, пока таким командиром ты не станешь сам. А так же, что всегда есть шанс подняться по службе. Здесь же располагался раздел о воинской маркировке. Еще одним важным пунктом было право на погребение в земле Благословенного Острова. Это значило, что умершего в колониях дунадана следовало перевозить в Нуменор для погребения, если только он при жизни не выказывал противоположной воли. Разумеется, это касалось и всех, умерших на борту.
Как я видел, этот раздел Кодекса благодушно нарушался от начала до конца – но только в своем кругу, где никто не будет подавать жалобу. В родной акватории нардубары и нарунбалики не носили маркировку. Это было совершенно ни к чему – все, кто должен, знали их в лицо. Отцы лупили сыновей, а загурзаны – курсантов и матросов, невзирая на достоинство высокого человека запада. Люди клялись кровью, дрались, разбивали друг дружке скулы и носы. Молодые курсанты ходили с оружием, если могли себе его позволить. У нас в Академии преподавалось фехтование, и травмы от него порой были ощутимы. Я не интересовался трупами погибших нуменорцев на кораблях, поэтому пункт о погребении был не изучен. Но что-то подсказывало: осевшие в колониях воины, связанные там семьей и детьми, не очень рвутся на наш остров после смерти.
Тем не менее, для полной ясности требовался комментарий. Отец отдыхал поперек застеленной кровати и следил за мной полузакрытыми глазами. Я распрямился.
– Скажи, отец, как следует понимать телесную неприкосновенность? – начал я с самого спорного, глядя на отца через плечо.
– Имеется в виду целостность кожного покрова, – лениво ответил тот. – Как можно догадаться, за каждым тычком не уследишь.
– То есть, переломы считаться не будут?
– Будут, это целостность костей. Вывихи и растяжения – не будут.
– То есть нарунбалик может запинать меня ногами… – начал фантазировать я, – или там подвесить за руку на мачте… придушить…
– Именно так, а так же – как написано в разделе наказаний – избить тебя галерным кнутом. При должном искусстве это можно сделать бескровно.
– Очень изобретательно, – отвернулся я, листая Кодекс. – Значит все, связанное с пролитием крови – запрещено?
– Нет, – положил ногу на ногу отец. – Пролитие крови бывает физиологически неизбежным, добровольным и недобровольным. Для понимания этого существуют другие разделы.
Я покорно погрузился в чтение. Чем дальше, тем интересней оно было. Черным по белому в Кодексе запрещалось проливать кровь высоких людей Запада в землю Благословенного Острова. И вроде бы все вокруг меня помнили об этом – но на деле никогда за тем не следили. Однако пролитие крови дунадана в землю Нуменора приравнивалось к измене и считалось преступлением.
– Папа, – переплел я руки на груди. – Под какой пункт исключений подпадает клятва кровью в кабаке?
– Это было в текущем году?
– Да, после выпуска.
– Ни под какой, – помолчав, ответил отец. – Это государственная измена. Тебе 25 лет, исключений не будет. Разве что ты экспериментировал над тарелкой.
– Это был не эксперимент, – пробормотал я.
– Тому, кто захочет погубить тебя, будет все равно.
Отец был подозрительно спокоен, словно речь шла не о его сыне, а о посторонней болванке, упавшей за борт. Я сделал вывод, что он сгущает краски для доходчивости. Или наличие «тарелки» могло являться оправданием.
– А я правильно понимаю, что проливать кровь на разные искусственные поверхности не запрещено?
– Как следствие компромисса, – подтвердил отец. – Изначально же существует полный запрет на пролитие крови в любом месте Острова и при любых обстоятельствах. Это правило было введено как гарант мира и защищенности. Кодекс писался мужами меча, которые хотели своим детям самого лучшего. И справедливо почитали междоусобицу, вооруженный грабеж, резню и кровную месть худшим, что может с ними случиться. Но вскоре выяснилось, что они не учли женщин.
Я затупил. Отец тихо наслаждался. Наконец, до меня дошло:
– Роды?..
– Именно. Но поскольку твоя мать подарила мне мальчика, – отец подпер голову кулаком, отчего его лицо приблизилось, и зрачки оказались напротив моих, – важно знать следующее. Драки, клятвы и прочие варианты дружеского кровопролития не могут караться законом, если совершены в помещениях с искусственным полом либо на крытом каменном плацу, иначе называемом залом. Площадь, обозреваемый плац или кровля, невзирая на любое покрытие, таким помещением не считаются. Они считаются «улицей», сиречь частью поверхности Острова. Общая логика понятна?
– Да, надо скрыться от чужих глаз, чтобы не нарушать букву закона.
– Совершенно верно. Еще допустимой зоной для кровопролития являются пирсы и морское побережье в час отлива, которое впоследствии накрывает вода, – отец описал рукой небрежную дугу. – Потому что проливать кровь в воду не запрещено. Кстати, роды в воде тоже считаются законодательно верными.
– Я родился в воде?
– Спроси у своей матушки, – улыбнулся отец и прикрыл глаза.
– Значит ли все услышанное мной, – вернулся я к теме, – что проливать кровь на корабле – обычное дело?
– Да. Иначе уход за ранеными на палубе был бы невозможен.
– Тогда почему избиение курсанта должно быть бескровным? – я очень хотел курить, но договорить было важнее, – Как все это сочетается с телесной неприкосновенностью?
– Очень просто, – ухмыльнулся отец. – Если кровопролитие спонтанно, как при ранении в бою, или добровольно, как при клятве, вопрос о целостности человека решает либо он сам, либо нужды военного времени, и палуба корабля выступает нейтральной территорией. Если же кровопролитие не добровольно, как при наказании, корабль считается территорией Острова, поскольку только на территориях Острова и действует Кодекс Загурзана, предписывающий необходимость наказаний.
– Это как-то очень хитро, – констатировал я.
– Не очень, – возразил отец. – Скорее, двойственно, но удобно.
– Кто писал этот Кодекс вообще?.. – пробормотал я.
– Веселые люди, – отозвался отец. – Иначе начинаешь сомневаться в величии нашей нации.
Я снова углубился в чтение и, наконец, дошел до места о наставничестве, покровительстве и анузирим. Раздел был туманным. Общая мысль была такой, что у всякого человека, чтобы он был счастлив, должен быть младший товарищ, который учит человека ответственности, старший товарищ, что являет высокий пример для подражания, и друг-ровесник для доброй компании. Чтобы сформулировать верные вопросы, надо было немедленно затянуться.
Пришлось выйти на палубу с трубкой, заложив текст на нужной странице.
По небу плыли ленты закатных облаков и птицы. Птиц было даже слишком много, разных, они орали и присаживались на мачты, срывались оттуда в воду или в воздух, и только это свидетельствовало о близости земли. Огромная впалая дуга залива между Хьярнустаром и Хьярростаром совершенно скрывала сушу, лежащую вдалеке по левому борту. Лишь тончайшая синяя полоска над горизонтом говорила, что она там.
На палубе матерый загурзан вытаскивал из воды канат. Зачем бы ему было исполнять матросскую работу?.. Но тут выяснилось, что за канат держится мокрый курсант моего возраста. Он был не из нашей Академии, вероятно – из Азулады. Курсант влез на борт, дружески похлопал загурзана по плечу, и тот спокойно смотал канат, укрепив его на борту. Курсант топтался рядом, весьма довольный купанием. Загурзан вслепую схватил его за полу рубахи и выжал ее, глядя при этом на горизонт. Там ему что-то не понравилось. Он указал рукой вперед, и курсант перегнулся через борт, словно от такого усердия мог лучше видеть. Я смотрел на них и думал: может, это и есть то самое? Доверительные отношения, полностью нарушающие субординацию, но именно тем и ценные?
По возвращении в каюту я обнаружил отца с кодексом в руках. Я плюхнулся рядом. Отец перебросил кодекс на мои колени.
– Скажи, чем отличается отношение князя Нимразора ко мне, как к воспитаннику, от его отношения ко мне, как к подопечному в свете этого Кодекса? – положил я руку на потрепанный том.
– Вероятно, ты знаешь ответ, – переплел пальцы отец. – Между вами, как и между тобой и любым другим взрослым человеком, большая дистанция. – Тембр его голоса понизился и потеплел, в нем перестал звенеть металл официального рапорта, которым отец умел не без удовольствия козырять. – Это естественное влияние чужого возраста, статуса и неизвестности. Юные люди полны неуверенности, лихорадочных амбиций и страха кого-либо разочаровать. Их бросает от фамильярности к робости, и от бунта к тоске.
– Я никогда не позволил бы себе быть фамильярным с князем!
– Да, ты предпочитаешь тоску. Но это не меняет дела, сын мой. Ты не умеешь строить взаимоотношения со взрослыми людьми. Не там, где их определяет военная субординация или польза, а в нетабельной жизни. Ты не знаешь, можешь ли быть для них интересен. Ты уверенно вступаешь в связь с ровесниками и с теми, кто младше тебя. Твой пассаж с наследником Нимрузиром был восхитительным… Но взрослый мир для тебя – иллюзия.
– Но разве так будет всегда? – ухмыльнулся я. – Я вырасту. Все изменится.
– Видишь ли, взрослый возраст сам по себе является относительной ценностью. Абсолютной ценностью является опыт. Высокомерные и гордые сыны Нуменора, окаменевшие в своей правоте, глухие к голосу мудрости – кто знает, что они упустили?..
– Хочешь сказать, паршивый языковой запрет возник от того, что кое-кто не умел строить взаимоотношения со старшими?
…Я сказал это – и опешил. Отец прозрачно посмотрел на меня.
– Вот именно. Взаимоотношения со Старшими. Печальные и пагубные иллюзии, страх использования, обесценивание, бунт. Во времена седой древности, да будут тебе известно, люди заключали с нимри союзы, но речь не о браках, а о союзах великой дружбы. Их не так уж много – но именно они сделали нас теми, кто мы есть. Все кланы, представители которых вступали в такие союзы, сегодня составляют народ дунэдайн. Все, кто их отринули или избегли, составляют дикое население Сирых Земель.
– А почему эти дикие люди позже не вступали в такие союзы? Если налицо выгода?
– Время упущено. Как говорят философы – юность мира миновала. Пришла пора пожинать плоды.
– Ты можешь рассказать мне о дружеских союзах людей и нимри? Что в них было такого, отчего они названы великими?
– Цена жизни. Смертные люди прикрывали бессмертных в боях. Бессмертные отдавали за людей жизнь. Вероятно, такая дружба не может быть иной. Потому что в ней сходятся сила, слабость, долг, познание и личное переживание вечности.
– Как вообще стало возможным, что человек и бессмертный сделались друзьями?
– Хороший вопрос. Хотел спросить: чем люди могли привлечь бессмертных?..
– Не передергивай!
– Говорят, это была предречено. В людях есть таинственная сила. Мы знаем, что для нас все кончится смертью, и с рождения живем в ее тени. Казалось бы, этот факт все обесценивает, и ничто не должно быть нам дороже жизни, которая так коротка. Но на деле это не так. Есть вещи куда дороже жизни. И люди, которые ценят что-то сильней своего выживания, очень привлекательны для нимри. Для них это… нечто чудесное.
– Все так просто?..
– Не очень просто, если посмотреть на нынешний мир.
– Кстати, да! Про дикарей. Которые, как я понял, сильнее всего ценили как раз свою жизнь… Мы что, тоже станем такими?.. Если все продолжится? Низкорослыми, косоглазыми и убогими?
– Время покажет. Желание жить само по себе естественно и невинно. А чтобы не приходилось выкупать свою жизнь путем нарушения священного закона – нужно слушать правильно выбранных взрослых.
– И вот этот пункт о старшинстве – он реально наследие древних дней?
– Выходит, так.
…Что-то ускользало от меня. Не в отношении Кодекса, а в отношении смертности нимри.
– Скажи, отец, а много нимри полегло из-за дружбы с людьми? Ну, то есть – два-три, или там двадцать?..
Отец встал. Шагнул к столу, где стопка разрозненных бумаг была придавлена сундуком, чтоб ничто не падало во время качки. В его движениях не было никакого особого смысла. Может быть, просто устал сидеть. Но верней – он хотел скрыть от меня свое лицо. Он стоял довольно долго.
– Скажи мне, если знаешь, – не унимался я. – Может, это был кто-то один.
– Все, – ответил отец негромко.
– Все? В каком смысле?..
– Все, – развернулся он. – Все союзы дружбы с людьми закончились для нимри смертью. И возможно – ныне мы бережем нимерим, отрекаясь от них.
* * *
Ночью снова пошел ливень. Скалы Хьярростара, к которым мы приближались, в такую погоду опасны, сквозь стену дождя еле виднелся маяк. Вся команда была на палубе, и мысли мои соответствовали погоде: в них был хаос.
К разговору о Кодексе я вернулся только в середине следующего дня. Отец отшутился, что подчас для того, чтобы набраться ума и опыта, достаточно жениться. Другое дело, будет ли счастлива жена с косным мужем, не способным слушать ее советы. Жена же – самый суровый наставник.
– Жена-то будет простой девушкой, моей ровесницей… – отозвался я. – А тут целый наследный Князь. Ну и арнардубар, владыка запада, повелитель морей, с бессмертной кровью в жилах – просто, уж чтобы ничего не упустить.
– Да, это осложняет задачу, – легко согласился отец. – Князь не водит сутками корабли, как делают это рядовые капитаны, чья власть на борту безгранична. Капитану легко взять подопечного, просто поставив того перед фактом. Длительный путь в тесном пространстве очень повышает скорость принятия решений.
– Отчего же князь, с которым я жил в одном доме, не поставил меня перед фактом в любое удобное для него время?.. Я солгу, если скажу, что мне было все равно!
– Кодекс загурзана распространяется только на военные отношения. Ты не входишь ни в одно из подразделений, которыми командует Нимразор непосредственно, и, судя по всему, никогда того не хотел. Для тебя это значит: стать подопечным князя ты можешь только на корабле. Все иные ситуации для тебя закрыты.
– Не правда ли, как кстати я ушел из флота?.. – ввинтил я.
– О! – откинулся отец на стенку каюты. – Вот тут как раз самое время вспомнить владыку морей и повелителя запада. Из ЭТОЙ армии ты никуда не денешься. Ранг князя Нимразора таков, что он может скрепить с тобой договор, даже если ты будешь пассажиром.
– Что за договор?.. – напрягся я. – Какое скрепление?.. Должен сказать, помянутая каша от твоих слов становится все гуще!
– Ты все поймешь, когда это случится, – никак не помог мне отец. – Это одновременно очень простой и очень сложный акт. Тебе нужно будет переступить барьер. Поверь – для князя и любого взрослого человека этого барьера нет. То, что ты считаешь холодностью, равнодушием или бегством – на деле твои собственные качества. Взрослый человек умеет быть раскованным, потому что уровень его страхов ниже.
…Я подозревал, что являюсь для отца забавой. Может быть, его жизнь была такой напряженной, что где-то следовало выпускать пар. Например, ставить меня в тупик, и потом под видом разъяснений увеличивать мое смущение. Я взвыл.
Видимо, это вполне удовлетворило отца: его способность к амбивалентной речи, которая льется, ничего не опровергая и ничего не проясняя, при том, что каждый слушатель черпает в ней нечто свое, одному ему понятное – эта способность нуждалась в постоянной тренировке. Мой отец владел несколькими наречиями, и эта двуязычность была одним из его естественных талантов. Как у других – способность к стихосложению.
Мне было хорошо с отцом, потому что сам он нравился себе в моем обществе. И когда он играл с моей гордостью, и когда был искренним:
– Когда мне было 24 года, – позже сказал он, – я тоже должен был решать этот вопрос для себя. Ты знаешь, я учился в Андуниэ, и было бы естественным выбрать в покровители князя Адуназира. Но выяснилось, что его уже выбрал принц Инзиладун. Принц видел князя на Совете Скипетра, который посещал вместе с королем, еще в детстве, и позже ездил в Андустар как родич княжеского дома. С политической стороны это был блестящий расклад… и когда я это понял, решил обратиться за наставничеством к принцу Гимильхаду. Разница в возрасте у нас невелика, однако его ранг был много выше моего. Это поставило крест на моей морской карьере и связях с теми, кого ты зовешь саботажниками. Продолжай и дальше называть их так, не иначе.
– Принц Гимильхад по твоим словам – человек опасный и неприятный. Что между вами общего?.. Ты ему хотя бы симпатизировал?
– Нет, я не симпатизировал ему.
– Но почему такой странный выбор?
– Потому что для моего дела я должен был узнать королевскую семью Арандора изнутри и как можно лучше. И узнать, на что я способен.
– И что? Как оно оказалось?
– Коротко говоря, принц Гимильхад обладает качествами, которые в тот период времени казались мне необходимыми.
– Я не об этом. Как вы скрепили договор?
– Это заняло некоторое время, – отец непроизвольно сжал мою руку. – Как можно догадаться, принц Гимильхад не отличается доверчивостью. Он легко делился со мной своими соображениями по разным поводам, но это были просто слова. Пустые для слуха слова, часто полезные, часто злые. Я знал, что в бою он не станет прикрывать ни меня, ни кого-либо иного, что он легко бросит раненого, и ему наплевать, кто именно застегнет ему панцирь. Пока однажды не увидел, насколько сам я замкнут и зол. Тогда я перестал с ним заговаривать, спорить, и стал учиться быть на него похожим. Я копировал его жесты, привычки, взгляды на вещи. Я должен был стать им. Гимильхад предпринял экспедицию в Срединные земли. Как любой младший сын, он понимал, что править не будет – и потому стремился взять от власти все. В то время это была личная инспекция колоний, где недостатка в роскоши приема, поклонении и славе у него не было. Также его влекли успешные битвы с диким населением. Я молча сопровождал его. И вот когда в глубине вражеских территорий мы остались с принцем вдвоем посреди гор разрубленного мяса, в крови с головы до ног, с оскаленными и восторженными лицами, спина к спине – я понял, что договор скреплен. Мы положили отряд вредоносных тварей и выжили. В эту ночь принц уснул лицом ко мне. Мы не смогли добраться до лагеря, упали вповалку в первой же лощине, содрав доспехи, грязные, в ушибах и ранах, с чувством глубокого триумфа. Самым существенным было то, что утром он застегнул мне панцирь. Потому что я был таким же животным, как и он.
…Возможно, я и предполагал в своем отце подобные аспекты биографии – но слушать его оказалось трудно. Вот почему в Андуниэ друзья-саботажники считали его предателем, а меня – крайне неблагонадежным. Их отцы наверняка были в курсе, под чье личное покровительство пошел Арагвендор Амбатур, и что это не просто «служба Королевскому Дому». Здраво полагали, что после такого путь назад закрыт. Потому что если ты жив – ты более не «наш».
– Вы до сих пор сохраняете эту связь? – глухо спросил я.
– Нет, – покачал головой отец. – Гимильхад уже давно Арнардубар-н’Азул, Маршал Востока. В таком высоком ранге иметь подопечных запрещено. И, кстати, именно потому князь Афанузил не может иметь подопечного.
– Почему так?
– Вероятно, потому, что уровень влияния на человека такого звания со стороны подопечного может быть опасным для государства. Ничего личного, просто в силу формальных функций.
– Но тень этих отношений осталась между вами? Гимильхад потому неохотно отпускает тебя от себя? Ты потому постоянно торчишь в Цитадели?
– Да, безусловно.
– Папа, я не хочу так жить.
– Так жить ты не сможешь – в нашей державе кончились короли и принцы подходящего возраста, – ухмыльнулся отец, но лицо его теперь выглядело усталым. – Ты будешь жить так, как сочтешь нужным. Поверь – я не стану меньше любить тебя, если ты нарушишь мои планы.
– Серьезно?
– Другое дело, мне очень хочется, чтобы мои планы осуществились.
– А ты сам имеешь подопечного? – невольно сжал я кулак, словно имел право на ревность.
– Нет. Близкие связи с посторонними могут усилить нас, а могут ослабить. В моем случае они будут слабостью.
– Только не говори, что я тому причина.
– Князь Нимразор тому причина, – обнял меня отец. – Всегда причина в князе Нимразоре…
* * *
…Никто не в силах описать свою жизнь день за днем, и никто не сможет таким образом рассказать Историю. Я провел со своим отцом достаточно времени, чтобы все встало на места. Я уяснил, почему отец держит языковую дистанцию, употребляет только адунаик, строит наши беседы формально или иронично. Он хотел, чтобы искренний разговор между нами даже в приватной обстановке не мог быть кем-то услышан. Чтобы даже привычка к таким разговорам у нас не сформировалась. Чтобы никто не мог проговориться даже во сне. Детство кончилось. И конец этот был безусловным, как смерть.
Он рассказал случай, произошедший два года назад в столице. Его приятель, один из доверенных лиц принца Инзиладуна, был лоялен к Верным. Он воспитал своего сына в этой лояльности и позволял себе запрещенную речь нимри в домашней обстановке. В один прекрасный день на него донесли королю. Возможно, это был слишком честный гвардеец из сопровождения, возможно, за ним следили – но суть дела такова: он разговаривал с сыном на непозволительном языке. Этого человека арестовали.
Его сын, чувствуя вину, ужас и тревогу, пошел к королю просить за отца. Инзиладун был бессилен, потому что пленника короля никто не может освободить, кроме самого короля. Король сказал: если сын скажет, сколько еще изменников, не подчиняющихся закону о языке, ему известно и назовет их имена – его отца отпустят. Сын напрягся, вспомнил и назвал.
Дальше король отпустил отца и арестовал сына. Вместе с ним сели еще несколько человек.
Теперь отец, чувствуя вину, ответственность и боль, пошел к королю просить за сына.
…Когда мой отец рассказывал это – его лицо было искажено. Он подавал эту историю как глупую, как случай из жизни наивных людей, попавших в колесо, но смысл послания был очевиден: ни он, ни я никогда не должны поступать так.
Одним словом, отец пошел просить за сына, и король сказал ему: я отпущу твоего сына только в том случае, если ты публично и окончательно отречешься от веры в святость Запада и от всего наследия нимри. Кто бы сомневался – ради любви к ребенку отец отрекся от всего вышеперечисленного.
Финал был ожидаем. Сын вышел с репутацией слабака и предателя. Его отец бросился на скалы. Это произошло в Азуладе, где береговая линия высока и неприступна, и черные утесы местами имеют отрицательный наклон.
Еще одна история произошла при участии принца Гимильхада во время помянутой экспедиции в Сирые Земли. Один из гвардейцев Принца, его ровесник, имел родителя старой закалки, с которым не ладил по идеологическим причинам. Гвардеец был из явных Людей Короля, и слова об его идейных расхождениях с семьей достигли принца. Вероятно, гвардеец рассчитывал на продвижение путем фискальства. В Азуладе, пока грузили военные корабли, Гимильхад без предупреждения велел схватить отца этого гвардейца и отдать в заложники на свой флагман. После этого гвардеец превратился в смертника: принц делал с ним, что хотел – неподчинение грозило смертью родителя. Это было его личным развлечением. Неудивительно, что на очередном героическом задании гвардеец погиб. Его отца принц тут же прикончил как изменника. Никто из них не был похоронен.
Меня занимал вопрос: а где матери и жены всех этих несчастных? Отец сказал: что-то сильно испортилось на благословенной нашей земле. Велика стала женская смертность.
Но самым удивительным из услышанного были сведения о нимри.
Меня с очевидностью интересовало: видел ли их отец ТАМ. Как может быть, чтобы за четыре года в Сирых Землях, пройдя все наши колонии, он ничего там не обнаружил?.. Может, он что-то определенное слышал?.. Конечно, соседство Гимильхада – очень досадное для меня – этому мешало, но вдруг?..
– Я видел… кое-что, – неохотно сказал отец.
– Мне нужно хоть что-нибудь! – вцепился я в него. – Ты трезвый человек, и не станешь кормить меня сказками, я знаю. Просто скажи!
– В наших колониях нет ни следа тех, кто так тебя занимает. Не надо полагать, что едва ступив на берег Сирых Земель, ты узришь узорные чертоги, – рот отца на миг искривился. – Но именно жестокость Гимильхада, столь мешающая ныне мне в твоих глазах, часто загоняла нас вглубь материка, где много тайн. Гимильхад любил бить врагов лично. Так, ему не давали покоя верховья Фурсабара, по этой реке сплавляется металл в Сакарбалик. Сакарбалик расположен в устье, и ныне разросся там без всякой меры, так что в металле постоянная нужда. Тогда груз часто грабили или топили по дороге, лодки и плоты приходили с мертвецами. Иногда течение выносило щепу. Гимильхад не мог поднять по реке морские корабли, поэтому мы пошли на местных ладьях. Когда мы достигли рудника, там обнаружились рабы и данники Сакарбалика, весьма малые числом, и скромный отряд, призванный их защищать. Все они без умолку толковали о страшных тварях уруках, что режут их как скот, и о белых демонах, которые режут тварей, но и копать рудник не дают. Потому что тут местная война.
Мы высадились и зачистили всю территорию. Уруки были устрашающи, принц удачно назвал их деградантами. Стало быть, мы нашли и уничтожили окрестных деградантов, сожгли их лагерь, прочесали леса на несколько лиг, нагрузились серебром, и пошли назад. В нескольких лигах по течению с другого берега нас забросали копьями. Боевые товарищи зачищенных уруков горели жаждой мести. Принц велел было пристать к берегу и порубить там всех, но груз был слишком ценен, и кто-то сказал – лучше позже вернуться. Копья продолжали свистеть, наши щиты были еще целы… одним словом, возникла короткая заминка с решением. Река в этом течении не очень широка, и гребцы стали жаться к противоположному берегу. Стрелять вслепую по лесным зарослям было бесполезно – копья летели из плотного зеленого массива, и ни одного врага мы не видели. И тут с того самого берега, к которому жались лодки, в воздух поднялись стрелы. Они были тонкими, длинными и быстрыми, с зеленым оперением. Выстрел совершился как по мановению руки, за один миг. На другом берегу раздались вопли. Выстрел повторился. Прибрежные откосы и лес не позволяли понять, кто стал нашим союзником. Но мне показалось, я видел движение: некий всплеск – что-то серое метнулось в зелени… может быть, птица. Больше ничего о белых демонах в окрестностях Сакарбалика я сказать не могу.
– А ты не хотел потом вернуться туда и все разведать?
– Хотел. Но не смог. Гимильхада не интересовали враги уруков – он сказал, они трусы, не посмели выйти и поприветствовать его, владыку Западных Морей. Но я уверен, что могу показать на карте Сирых Земель это место с точностью до лиги. Также я уверен, что ныне в этих местах никого нет. Лучники, спасшие нас, были мобильным разведотрядом. За эти годы они либо избавились от уруков и ушли, либо давно мертвы.
– Почему сразу мертвы?
– Потому что это не все, что я видел.
Помолчали. Я не хотел подгонять отца, хотя сгорал от нетерпения. Мог только сверлить его взглядом.
– Два года мы провели в Эфалзайане, – наконец начал он. – Делать там было нечего в силу славно налаженной жизни. Эфалзайан – древнейшая и самая почетная колония на Агатуруше, возникшая в добрые времена дружбы с нимри. Провинциальная роскошь дивно соседствует в ней с хорошим климатом... Однако там испытывался недостаток строевой древесины.
Выше по течению Агатуруша стоит удаленная крепость Тавбатан, она контролирует вырубку леса. Окрестности Тавбатана издревле принадлежат дунлендингам – косматым варварам вроде тех, что обычно сидят на наших веслах. В прежнее время, когда аппетиты империи были скромны, мы отлично с ними ладили. Нуменор давал им ценные подачки, а они позволяли нам рубить их лес. Однако вышло, что аппетиты империи растут быстрее, чем деревья. Огромная вырубка в конце концов встала варварам поперек горла, и они взбунтовались. Поставки леса прекратились, гарнизон Тавбатана оказался вырезан.
Гимильхад поехал в лес на войну. За год в Эфалзайане я познакомился с языком Дунланда через местных рабов. Варвары состоят из нескольких кланов или племен, и не стремятся освободить своих, если те не их ближайшие родичи. Надо сказать, наши языки похожи. Хотя это и не имеет отношения к делу.
Война была тяжелой. Воевать пришлось не только с варварами, леса кишели уруками, у которых с Дунландом был какой-то договор. Это была та самая война, которая помогла мне сблизиться с Гимильхадом… Однажды наши отряды сильно продвинулись на северо-восток, где было скопление лесных поселений. Защитные стены из бревен, крыши из лапника. Возможно, это был другой народ – они говорили на диалекте. Но время и место были не подходящими для дипломатии, Гимильхад снес им ворота, после чего мы разорили поселение, и отправились к следующему. Гимильхад же с личной гвардией остался на руинах разбираться с пленными, они, как известно, являются товаром.
Пользуясь близостью к Гимильхаду, я в меру сил остановил разорение варварских жилищ по-соседству. Трофеев там нет, а резать людей просто так – ниже чести нуменорца. Одним словом, мы вышибли ворота и вступили в переговоры. Судя по всему, это место имело священный статус. Там было чисто и свежо – ни обычных запахов пищи или дыма, ни животных, ни бытовой утвари. Внутри стояли деревянные идолы, люди были мрачны и молчаливы, многие без оружия. Лица некоторых покрывали голубые и бурые рисунки, сделанные с большим мастерством. Уруков они ненавидели, договора с ними не имели, но весьма почитали деревья и рощи.
В глубине поселения стоял квадратный сруб с кровлей из хвои и сухостоя. Стены были из вертикальных бревен с большими щелями, на манер колонн. С них свисали венки, гирлянды из ягод, костяные бусы и прочие знаки внимания. Похоже, я был единственным, кого заинтересовало, что внутри. Кое-как объяснившись с самой старой и косматой женщиной, я дал понять, что любопытствую со всем уважением, но зайду в любом случае. Она церемонно провела меня внутрь.
Первое чувство, охватившее меня, было изумлением. В центре помещения находилась искусно окрашенная статуя в человеческий рост, ее изножье украшали букеты, связки травы, гирлянды из листьев и ветвей, все подношения были свежими. Над головой статуи к опорному столбу крепились оленьи рога. При приближении я понял, что ошибся. Это была не статуя. Это было тело, насаженное на копье.
Оно едва доставало ногами до земли. Наконечник копья выходил у него из позвоночника в районе шеи и просматривался над головой. Глаза были полузакрыты, там угадывался тусклый блеск. Под каждой из его рук располагалось по опоре, ладони были прибиты к ним так, чтобы руки выглядели полусогнутыми, как у дарителя. В одной руке он держал привязанный к ней серп, в другой сноп луговых колосьев.
У него были необычные волосы. Темные, объемные, по пояс длиной. В кровле над ним зияла дыра, откуда лился дневной свет, и было видно, как эти волосы блестят. Они были чисто вымыты, расчесаны и ухожены, сквозняк из стен шевелил их у висков.
Непонятным образом он был одновременно и мертвым, и живым.
Зная о достижениях в области бальзамирования, сразу следовало предположить, что это труп кого-то из наших людей, приготовленный к отправке домой, но украденный и поставленный тут в качестве похвальбы. Но он не походил на нас. Ничего, что бросилось бы в глаза, однако общий облик был не наш.
– Какой? Какой у него был облик?.. Что с ним было не так?
– В основном, неопределенные мелочи. Вроде полного отсутствия волос на теле или слишком гладкой кожи. Правда, в его груди располагалась рваная рана, мудро скрытая связками бус, костяных амулетов и зеленью. И от него ничем не пахло, кроме травы и ягод. Ни бальзамическими составами, ни собственно плотью. Даже шкура, которой он был закрыт по бедрам, не пахла зверем. Вокруг него было свежо.
Это вторая из причин, благодаря которой он поначалу казался статуей. Первой были его пропорции. Слишком изысканные, словно гипертрофированные. Очень широкие плечи. Узкий центр. Слишком высокая шея, сильный мышечный каркас. Слишком длинное расстояние от ступни до колена. Высокий подъем стопы. Рельефные руки. На деле понимание этих преувеличений приходит потом, когда разум анализирует общий облик, находит лишние дюймы. Он был выше меня, выше принца Гимильхада, выше любого из нас на пол-локтя. Его голова была наклонена вперед из-за копья, и он казался задумчивым.
Тем не менее, он был почти как человек, и мог быть молодым человеком, убитым нынче утром. Остается загадкой, где нашелся столь прекрасный экземпляр. Однако правды не скрыть: он чем-то напоминал Индильзара. У них одинаковое строение челюсти и скул. И общий облик юности, которая уже не заматереет.
– Ты же спросил у местных, кто это?..
– Неизбежно. Меня мучил вопрос – сколько дней телу, и кто из них, мерзавцев, его выкрал или убил.
Ответ на второй вопрос я получил быстро: они нашли мертвеца недалеко от лагеря, в северном направлении. Он уже был заколот, там рядом разлагались уруки. Они сразу поняли, что он бог-заступник – по одежде, оружию и браслетам, и что будет правильно, если он продолжит спать рядом с ними. Тут они его украсили как подобает и носят ему еду, а он защищает их от уруков, а куда делись одежда и металл, уже никто не помнит.
Я было выразил сомнение, как можно спать на копье. Женщина с презрением сказала мне, что я и все мы – варвары, хуже уруков, поскольку не видим, кто перед нами. И добавила, что все они принесут много жертв, чтобы бог леса защищал их еще и от нас.
Я допускаю, что плохо понял ее речь, но она хорошо показывала руками и лицом, что к чему.
Ответ же на первый вопрос я получил совершенно ясно. Никаких разночтений быть не может. Этому телу десять лет.
Я никому не говорил, и впредь не собираюсь говорить об этом. Ничто не отменяет лжи. Женщина могла солгать мне. Но кто знает – может быть он и сейчас там, нетленный, в рогатой короне, украшенный осенней листвой.
Читать дальше