Следующий день был ужасен. У выезда из деревни парни нашли нашего сержанта с простреленной головой. Они издалека узнали его лошадь. Все письма при нем были вскрыты. За ремень было заткнуто очередное письмо:
«Дорогой капитан, я счастлив, что произвел на вас большое впечатление. Иметь дело с такими ослами - сущее удовольствие. У вас хороший эпистолярный слог, к несчастью, вы делаете досадные грамматические ошибки. Не возникало ли у вас мысли продолжить свое образование? Мой конюх мог бы дать вам несколько уроков. Полностью очарованный Сент-Омер.»
Да, это был черный день. Все мы стояли, словно облитые помоями. На лицах моих ребят читался страх. Потому что если письма не доедут в Париж - все мы ляжем здесь с простреленными головами еще до зимы. Вездесущий Сент-Омер на глазах терял человеческий облик и превращался в дьявола. Особенно для меня - ребята знать не знали ни о записке, ни о видениях.
- Капитан, надо немедленно что-то предпринять! - сжал кулаки лейтенант.
- Капитан, надо немедленно делать отсюда ноги! - начал Пузан, но ему тут же заехали в ухо.
- Есть смельчаки, кто сейчас выедут отсюда вместе со мной по дороге на Париж? - спросил я. Ответом мне было молчание.
- Что? Ни одного? И это - революционная армия? Это - смельчаки, предпочитающие рабству - смерть?..
- Мы не трусы, капитан, - донеслось из рядов, - но кто поручится, что если даже мы выедем отсюда всем отрядом - нас не положат у первого же холма?
- Да, вот именно! Мы сюда не умирать приехали, а обуздать «бывших»!
- Да, вот именно! Мы не знаем, сколько у них людей! Мы уже троих потеряли за три дня!
- Это место проклято!
- Позор!
- Это место - проклято!
- А ты что скажешь, гражданин Берни?
- Я умру, если республика прикажет. Но я хочу жить. Не думаю, что Конвенту нужна наша смерть, а не победа.
- Так, - сказал я. - Отлично. Вы можете верить в проклятье и заглушать свою совесть бабьими сплетнями. Вы можете прятаться по углам. В Париж никто из вас ехать не хочет. В лес вы, конечно, не пойдете. Все неожиданно захотели жить. Хорошо. Я покажу вам, как истинные сыны республики встречают опасность!
С этими словами я покинул некогда бравые ряды, хлопнув дверью. Никто меня не остановил. От раздражения у меня перед глазами плясали красные пятна. Я понял, насколько каждый человек одинок. Холодный дождь висел передо мной, как занавес. Отвратительное театральное ощущение. Я был полностью бессилен, и проклинал скопом парижских депутатов, ни черта не смыслящих в настоящем деле, свое неумение быть хорошим командиром, хмурую деревенщину, покрывающую своего господина, и «белые парики». Если б хоть один из них попался мне в руки!.. В кармане я сжимал несколько патронов, найденных в тайнике. Теперь им выпала другая роль.
...Дойдя до деревни, а в деревне до дома дровосека, я стучал, пока не отбил руки.
Едва дверь открылась, я ворвался в нее, закрыв створку ногой. Дровосек отступил.
- Слушай меня внимательно, изменник, - шагнул я к нему, передергивая затвор. - Ты сейчас же не рассуждая пойдешь в лес к Сент-Омеру и передашь от меня одну вещь. Понял меня?
- Как не понять, - хрипло произнес дровосек, не сводя глаз с дула.
- Вот эту пулю. - Я вынул ее из кармана и двумя пальцами поднес к глазам мужика. Тот осторожно взял.
- А на словах передашь следующее. Сегодня же вечером я желаю говорить с Сент-Омером на его территории, в лесу, один и без оружия. Я пойду туда, как только ты вернешься назад. Если я не вернусь к полуночи, мои парни подожгут лес. Повтори.
Дровосек глухо повторил.
Когда он вышел, я впервые за три дня испытал облегчение.
...Эти бедняги начинают меня забавлять. Их белокурый капитан полностью деморализован. Комическое зрелище - пастух и разбредшиеся овцы.
Мы полностью перекрыли им пути для маневра. Мы не можем дать им сражение, нас слишком мало. Остается блефовать. Никто из них до сих пор не сунул нос в лес. Я даже жалею об этом. Впрочем, Писание учит не искушать бога.
Мы полностью перекрыли им пути для маневра. Мы не можем дать им сражение, нас слишком мало. Остается блефовать. Никто из них до сих пор не сунул нос в лес. Я даже жалею об этом. Впрочем, Писание учит не искушать бога.
...Смеркалось. Стук двери разбудил меня - оказывается, я задремал. Гнев мой испарился.
- Идите, сударь, - сказал дровосек. - Он вас ждет.
- Как он выглядит? - снова на всякий случай спросил я.
- Вот там и посмотрите, - хмыкнул дровосек, глядя себе под ноги.
Лес располагался наискось от замкового парка, по другую сторону холма. Он был хвойным и стоял плотной непроницаемой стеной. Я шел вдоль его границы, пока не приметил тропку. Видимо, это было то, что нужно.
В лесу было не так сыро, как снаружи. Запах хвои и увядшей травы висел в нем, как туман. Довольно скоро тропа вышла к прогалине, посреди которой возвышался пень.
- Стой! - раздалось мне в спину. Я остановился.
- Брось оружие!
- Если я брошу его, оно отсыреет, - возразил я, держа в вытянутой руке ружье. Сзади под шагами шуршала трава. Я повернул было голову.
- Не поворачивайся! - ткнули меня дулом в спину. Впереди из-за стволов вышли два мужика бандитского вида, передергивая затворы.
- Делай, что говорят, - сказал один. Пока второй приблизился и обыскал мои голенища на предмет ножа, первый взял мое ружье. И тут сзади мне на глаза легла повязка.
- Эй! - дернулся я, - Что за балаган!
- Молчи и подчиняйся, - прогремело над ухом. - Не мы, а ты хотел.
Спорить было бессмысленно. Но это было возмутительно. Как в дурном театре.
- Отведите мальчика к графу, - сказал тот, что завязал мне глаза. Теперь он связывал мне за спиной руки.
- Как ты говоришь с национальной гвардией?! - не выдержал я.
- С какой, прости, гвардией? - ухмыльнулся голос. Слов у меня не нашлось.
Идти пришлось довольно долго. Сопровождающие вели меня за плечи и почти все время молчали. Над моей головой порой раздавался свист, и ему отвечали. Шли, как я понимал, кругами. Один раз кто-то из них сгреб меня в охапку - и земля ушла из-под моих ног.
- Канавка, мать ее, - объяснили справа.
- Не трогайте меня, - процедил я.
- У нас приказ, - отчеканили слева.
Наконец мы остановились. По моим ощущениям - движению ветра на лице, красным пятнам огней, каким-то необъяснимым признакам - мы были на просторной поляне. Стояла оглушительная тишина. И вдруг она взорвалась аплодисментами.
Судя по шуму и крикам «Браво!» народу здесь было много. Больше, чем у меня. Мое положение начинало мне все больше не нравиться.
- Я пришел говорить с Сент-Омером! - прервал я их угасающие хлопки.
- Представьтесь, молодой человек, - сказал негромкий голос.
- Оливье Десанж, капитан Нацональной гвардии, - отчеканил я.
- Тоже из «бывших»? - поразился голос.
- Отнюдь, и горжусь этим.
- А, сочувствую.
- Кто из вас Сент-Омер? - не унимался я.
- Подведите мальчика к графу, - ответил тот же голос.
Все во мне кипело от этого дурацкого розыгрыша. Но они были правы - я сам хотел этой встречи. Меня взяли под руки и повели вперед, чуть забирая влево. Алые пятна света стали ярче.
- Говорите, - раздалось прямо передо мной. Этот голос был совершенно неожиданным. Мощный, глубокий, с какими-то ликующими интонациями. Обладатель такого голоса должен был походить на льва.
- Вы командуете этими людьми? - спросил я.
- В некотором роде.
- Почему они привели меня сюда, как пленника?
- Потому что все здесь - и лес, и люди, и деревня, и ты - принадлежит мне. И я делаю с каждым то, что сочту нужным. - Он говорил медленно, пожалуй, слишком медленно. Большие паузы в его речи заставляли ловить каждое следующее слово.
- Я принадлежу не тебе, а Франции.
- Что для тебя Франция?
- Слава, свобода и равенство всех перед всеми!
- Видишь ли, у нас с тобой совершенно разные Франции... Моя - это честь, ум, красота и бесстрашие. Ничего этого в твоей - или, точнее, вашей - Франции нет.
- Я выбрал то, что выбрал. Ты тоже. Я пришел не спорить.
- А зачем ты пришел?
- Посмотреть в твои глаза.
- Еще не время.
- Это бесчестно. Я пришел сюда один, чтобы говорить с тобой открыто, как с мужчиной. Вместо этого я вижу дурной спектакль.
- Я не хочу говорить с тобой, как с мужчиной. Пока. Возможно, твоя ставка возрастет.
- Что ж, я не знаю, что сделать, чтобы ты уважал во мне если не противника, то человека. Я искренне ненавижу тебя и тебе подобных за умение издеваться над людьми. Спасибо, что напомнил мне, как права республика.
- Спасибо за упрек. Что-нибудь еще?
- Скажи, сколько у тебя людей?
- С какой стати?
- С такой, что ты знаешь обо мне все, а я не знаю ничего.
- Моя разведка поставлена лучше.
- Я против подлого ведения войны! Убивать из подтишка - это низость!
- На войне как на войне. Я всего лишь защищаю свою землю.
- Понятно... Беспощадная месть... Не можете смириться, что страна сбросила вас со счетов?
- Не думаю, что тот, кого боятся, сброшен со счетов. Тебя ведь прислали убить нас?
- Никто не хочет вашей смерти, мы хотим только суда и возмездия.
- Прекрасные слова! Они всегда меня развлекали.
- Видимо, в лесу не так много развлечений.
- Ты не представляешь, дорогой друг, как тут мало развлечений! Ни пирожных из миндаля, ни девиц с очаровательными губками, ни даже пудры.
- Так вот. Знай, что бы вы не делали - республика раздавит вас, каждого из вас. Не сейчас, так в ближайшем будущем. Вы никогда не победите.
- Почему?
- Потому что свобода сильнее деспотии!
- А сам-то ты свободен?
- Вполне.
- Насколько свободен?
- Настолько, чтобы не переступать моей совести.
В тишине я услышал рядом с собой шорох. Что-то коснулось моего лица - я вздрогнул и отшатнулся. Осторожные пальцы прошлись по моей щеке. Я почувствовал аромат духов - горький миндаль и жасмин. Чей-то вздох или шепот прошелестел у уха, я ощущал тепло чужих губ, в то время как сильная рука так сжала мой локоть, что он хрустнул.
- Что за дерьмо? - вывернулся я, лягнув ногой неизвестный мне источник прикосновений. Вокруг раздался хохот, впрочем, он быстро осекся.
- Что было против вашей совести, капитан Десанж? - насмешливо произнес голос.
- Все! - ответил я, делая несколько шагов вперед. - Избавьте меня от развлечений с вашими девками!
- О! Да ты спартанец!... - поразился голос. - Не хватает свободы на наших девок?
- Распутничайте с ними сами.
- Хорошо бы... Да одна беда - у нас тут женщин нет.
Похоже, я пошатнулся. Потому что хохот раздался снова. Мне стало совсем не по себе.
- Все вы не жильцы, - сказал я уверенно. - Вы - выродки. Вы сгниете в могилах.
- Вот и поговорили, - подытожил голос. - А теперь скажи то, за чем ты действительно сюда пришел.
Я задумался лишь на миг.
- Я пришел, чтобы доказать, что не трус, - сказал я. - И я прошу вас не убивать моих людей в спину...
- Неужели вы дадите нам открытое сражение? - иронично протянул голос. Его сомнения были оправданы. Я сказал:
- Не знаю.
- Значит, это всего лишь развяжет твоему сброду руки. Извини.
- Я клянусь не убивать ваших людей, - ответил я. - Я пришел заключить перемирие.
Долгая пауза. Шорох - кто-то ходил передо мной и сбоку, пятна огней двигались. Я слышал дыхание и кашель. Тишина.
- Хорошо, - наконец, медленно произнес Сент-Омер. Но при одном условии. Вы завтра же покинете мой дом и встанете всем сбродом в другом месте.
- Я не знаю здесь никакого другого места, кроме частных домов. Не думаю, что твоей деревне это понравится.
- Кроме домов тут есть амбары. Я договорюсь и извещу тебя письменно.
- Что будет, если мы никуда не уйдем?
- Я перестреляю всех твоих олухов по одиночке. Или, когда подойдет подкрепление и мне доставят пушки, отправлю всех вас в ад вместе с домом. Надеюсь, тебе это понятно?
- Вы ждете подкрепления? - неприятно поразился я.
- Да, у нас большие связи за границей, - хохотнул Сент-Омер.
- Хорошо. Я подожду письма, - скривился я.
- До встречи, капитан, - вежливо пожелал он.
Потом меня взяли под локти и повели прочь.
...Назад я шел в смешанных чувствах. Я не знал, как воспринял мои слова о перемирии - неожиданные для меня самого - Сент-Омер. Я не представлял, каковы будут последствия. Наверное, к врагу я пошел зря. Он знает нашу слабость, теперь я сам ее подтвердил. Конечно, разговоры о доме не более, чем потеря времени. Очевидно, в ближайшие дни все мы умрем.
От мыслей об иностранном подкреплении во рту у меня было кисло.
На поляне мне развязали руки и глаза, отдали ружье, и все остальное время держали на прицеле.
Свершилось! Олух-капитан проявил известную твердость и сунулся в лес. В качестве извещения о своем политическом визите он прислал мне мою же пулю. Это прискорбно, поскольку указывает, что он не умеет писать. Интересно, кто пишет ему письма в Париж.
Визит капитана всех весьма развлек. Надо сказать, что в этой республиканской твердости есть известное очарование. От сопляка веет смертью и сталью.
Вблизи он выглядит не так убого. Пожалуй, даже привлекательно. У него говорящая фамилия. Чего только не увидишь в эпоху перемен.
Визит капитана всех весьма развлек. Надо сказать, что в этой республиканской твердости есть известное очарование. От сопляка веет смертью и сталью.
Вблизи он выглядит не так убого. Пожалуй, даже привлекательно. У него говорящая фамилия. Чего только не увидишь в эпоху перемен.
...При подходе к замку меня окликнули наши часовые. Я испытал острое чувство благодарности. Пока я отсутствовал, совесть возобладала над трусостью. Гвардейцы кинули жребий, и тот, кому он выпал, выехал с моими письмами в Париж. Он отбыл три часа назад, пока я встречался с противником. Если все «белые парики» были в лесу - наш гонец доедет без препятствий!
Следующий день не принес никаких изменений. Все утро мы совещались. Я не стал рассказывать подробностей о своем свидании с Сент-Омером, в этом было что-то унизительное. Сказал только, что дровосек - наш связной, и он помогает нам обмениваться с противником договорными записками. Вечером трое гвардейцев сходили в деревню за провиантом. Их очень долго не было, и к ночи по их следам отправились добровольцы. Все мои ребята смотрели на меня как на совершенного глупца. Все, что я делал или не делал, приводило лишь к потерям.
К счастью, все, кроме одного, вернулись целы и невредимы. Один гвардеец был убит, его труп нашли у реки. Он сам был виноват - неизвестно, зачем его понесло к реке, и почему тройка разделилась. Все они бубнили нечленораздельно - «Пошел отлить», «Вы же сказали, опасности больше нет», «Просил ждать, пока он сбегает на минуту», «Пошел на крайний двор, там было подозрительно» и прочее в том же роде. Я отдал приказ никому не ходить в одиночку. Перемещаться только вооруженными отрядами. Иначе придется идти на крайние меры. Давно пора понять, что здесь в каждом доме сидит по убийце. Но открывать огонь по местному населению не хотелось.
Конечно, на мертвом гвардейце - это был совсем мальчишка - нашли заткнутую за ворот записку:
«Любезный капитан. Вы можете занять большой небеленый амбар напротив разрушенной часовни. Прошу вас поспешить. Излишне вам напоминать, что каждый, кто приблизится к моему дому, будет убит. Он, видите ли, проклят. Сент-Омер.»
...Я всегда знал, что верить «бывшим» нельзя. Но теперь это перешло все границы. Сент-Омер продолжал вредить и насмехаться, презрев все договоренности. Ребята посылали на его голову все проклятия, какие знали. За скудным ужином мы помянули каждого из погибших за эти дни. В качестве прощального салюта был торжественно расстрелян портрет сент-омерова папаши. Утром было решено сниматься из барского дома. На многих лицах читалось удовлетворение. Видимо, слова о проклятии попали на удобренную почву. Пузан от радости даже присвистнул.
Большой небеленый амбар был ужасен. Нас было двадцать человек, и мы едва поместились там вместе с лошадьми. Однако это имело один плюс - амбар, теперь наш штаб - стоял в центре деревни, и отныне мы находились в центре неприятельской территории. Пусть попробует какой-нибудь лазутчик проскочить мимо!
Несколько следующих дней прошли спокойно. Ребята повеселели. Они надеялись, что мы дождемся подкрепления. Лейтенант с отрядом прошелся по деревне и прошерстил каждый двор. Возле замкового холма был установлен регулярный пост.
В течение недели с дороги, ведущей мимо, заворачивались все - и дровосеки, и женщины, идущие за хворостом, и собирательницы целебной коры, и мальчишки. Потом на дороге, ведущей из леса, было замечено двое вооруженных людей. Ребята подпустили их поближе и обстреляли. Один был убит, другой ранен. Этого они догнали и вытрясли из него душу. Это был бывший кучер Сент-Омера, тот самый, кто по мнению Сент-Омера приуспел в грамоте. Он не сказал, куда именно они направлялись, да ребятам до этого и не было особого дела. Они совершенно опьянели, что открыли счет. Конечно, подобное проявление жестокости недопустимо, но ребят можно было понять. Проклятые «парики» сидели у нас в печенках. К тому же что взять с людей, нарушивших договоренность?
Два обезображенных трупа висели на костяке часовни, пока не стали гнить. Пришлось их закопать. Но урок был преподан.
После этого я потерял еще одного волонтера. Очевидно, в самой деревне было гнездо, которое пока обнаружить не удалось.
...Не смотря на вылазки в деревню и забавы с санкюлотами, наше положение ужасно. Провизия подходит к концу. Никаких известий от союзников. Порох вымок. Нас всех погребает осень. Люди пахнут сыростью, кладбищенской травой и смертью. Не знаю, как справляются с голодом и безысходностью наши враги.
Мы хорошо их разозлили. К несчастью, они не в состоянии отплатить нам тем же. Все их убогие ходы учтены наперед. Их капитан вряд ли повторит визит. Я так и не разглядел, какие у него глаза. Жаль.
Пожалуй, он единственный из них, кто сохраняет полное присутствие духа. Интересно, сколько он продержится?
Я ловлю себя на мысли, что хочу вывести его из себя. Но он совершенно непробиваем. Кто бы мог подумать: такая утонченная внешность - и такое самообладание.
Мы хорошо их разозлили. К несчастью, они не в состоянии отплатить нам тем же. Все их убогие ходы учтены наперед. Их капитан вряд ли повторит визит. Я так и не разглядел, какие у него глаза. Жаль.
Пожалуй, он единственный из них, кто сохраняет полное присутствие духа. Интересно, сколько он продержится?
Я ловлю себя на мысли, что хочу вывести его из себя. Но он совершенно непробиваем. Кто бы мог подумать: такая утонченная внешность - и такое самообладание.
Кажется, мы нащупали нерв. Ни один человек из деревни теперь не мог ступить в лес. Мы перекрыли еще одну дорогу, идущую в обход с дальнего конца деревни. Теперь не понятно, кто кого взял в осаду. Оголодавшие «парики» будут вынуждены выбираться прямо под наши дула. Конечно, в лесу можно найти пропитание. Но скоро холода. Наша взяла.
Еще одного из «бывших» парни пристрелили у опушки. Наконец-то мы доказали, что тоже что-то можем!
Меня не оставляли подозрения, что из леса есть ходы, которые мы не обнаружили. Если кто-нибудь проберется, он должен появиться в деревне. Каждый день лейтенант обходил дворы с проверкой. Один раз у входа в деревню показалась телега. Правил ей чумазый парень в жалком рванье. Его задержали и допросили. Он показывал на свое горло и издавал шипящие звуки. Не то немой, не то больной. Ему дали сопровождение. Он остановился в доме грудастой бабы, с которой я имел несчастье общаться. Ребята присматривали издали.
...Баба пустила меня без разговоров.
- Здравствуй, гражданка, - сказал я как можно приветливее. - Вижу, у тебя гости.
- Да, племянник мой прикатил. У, дармоед! - погрозила она коричневым кулаком в сторону лежанки. На лежанке сидел малохольный племянник, кутаясь в дерюгу.
- Как тебя зовут? - подошел я к нему. Он прошипел невнятно, показывая на свой рот.
- Он немой, - сказала баба. - А зовут Жан. Каждую зиму здесь. Голодно им там, вот и посылают мне лишний рот...
- Там - это где?
- Да за рекой. Хутор там у них. - Племянник кивал. Вид его в полутьме был несчастным. Ясно было, что работник из него никакой, ручки как прутики. Убогий народ. Три года уже в стране новый порядок, а убогих все не убывает.
- Жан, - подошел я к нему поближе. Он вжался в лежанку, закрывая лицо.
- Ты что, боишься нас? - вырвалось у меня. - Жан, ты же свободный человек! Не смей бояться!
- Форма на вас, - скупо кинула баба. - Солдат боится. Отца забили.
...Жан опасливо опустил руку. Он был старше меня, и это было особенно жалким. Черт знает что. Проклятый старый режим.
Ночью наш дальний пост был вырезан.
Действовали не снаружи, это было ясно. Кто-то подкрался из самой деревни. Всех подозрительных лиц допросили. Никакого результата. Лейтенант, что должен был сам этой ночью стоять на посту, озверел. Он зашел в один из домов и расстрелял половину жильцов. Как прекратить это безумие, не понятно.
Когда мне доложили о происшествии, я со всех ног бросился к посту. Я был уверен, что найду на одном из трупов записку. Манера Сент-Омера переписываться со мной была неизменной. Я страшился этой записки и, как выяснилось, ждал ее. Но никакой записки не было. Я лично осмотрел каждое тело. Караульная смена подтвердила - она ничего не трогала.
Я окончательно запутался. Ясно было, что это акт возмездия. Но прежде хотя бы было понятно, какие нам диктуют условия. Ребята наконец очнулись - они требовали немедленной вылазки в лес. Опять говорили, что это место проклято, и надо кончать со всем скорей. Но теперь их смелость выглядела самоубийством.
Подлый Виктор не идет у меня из головы. У всякого Роланда есть свой Ганелон. Я знаю, ты хотел жить, мой дорогой друг. Но отчего ты выбрал именно эту легендарную дорогу предательства? Почему ты покупал свою жизнь моей кровью? Где было твое сердце, когда горел тот дом, в котором ты с таким удовольствием ужинал, бренчал на клавесине и курил сигары? Дом, в котором ты ночевал? В котором целовался с Анной? Где было твое сердце, когда ты выдал наше убежище? Будь ты проклят.
У республиканцев сердца нет. Они развивают в себе другие качества. Поэтому предательство им не грозит. Нет, у них все совершается по взаимному согласию. На смерть - по согласию, за решетку - по согласию, под статью - по согласию. Из необходимости. Мой капитан никогда не предаст меня, потому что я в его глазах никогда не буду живым человеком. Он убьет меня из необходимости, опираясь на закон о государственной измене. Мне это кажется прекрасным. Никаких чувств. Только щелчки затвора.
У республиканцев сердца нет. Они развивают в себе другие качества. Поэтому предательство им не грозит. Нет, у них все совершается по взаимному согласию. На смерть - по согласию, за решетку - по согласию, под статью - по согласию. Из необходимости. Мой капитан никогда не предаст меня, потому что я в его глазах никогда не буду живым человеком. Он убьет меня из необходимости, опираясь на закон о государственной измене. Мне это кажется прекрасным. Никаких чувств. Только щелчки затвора.